Иногда видишь, как шимпанзе даже ежится от холода и тем не менее не позволяет себя основательно укрыть. Я не сразу поняла смысл этого отвергания и только после анализа ряда аналогичных случаев пришла к заключению, что мы имеем здесь дело с ярко выраженным инстинктом самосохранения шимпанзе, не допускающим и малейшего ограничения его свободы действий. Действительно шимпанзе протестует самым категорическим образом против всякого стеснения своих движений, не терпит намека на свою связанность.

Как уже было упомянуто, в случае надобности он ни за что не дается даже обвязать ему хотя бы один палец и тем более наложить на туловище бинтовые компрессные повязки.

В случае холода он не допускает даже простого надевания на себя какой-либо одежды (в виде мягкой шерстяной фуфайки), а если удается напялить на него что-либо насильно, он при первой же возможности ожесточенно сбрасывает с себя одеяние, стаскивая руками, раздирая зубами до тех пор, пока не освободится от него окончательно.

Однажды мне совершенно необходимо было завернуть Иони в плед при перевезении его в автомобиле и по железной дороге.

Пока он сидел у меня на коленях в закрытом авто, он не протестовал, но только я с ним на руках вошла на вокзал и обезьянник увидел себя в толпе чужих и незнакомых людей, он немедленно стал яростно метаться, выбиваться из-под пледа, стараясь вылезти, кусал меня и успокоился только тогда, когда я освободила ему руки и оставила закрытыми одни ноги.

Если в шутку пытаться удерживать шимпанзе на месте за руку, за ногу, за пальцы, он прямо неистовствует: стремительно отмахиваясь, отбиваясь свободными от зажима конечностями, он резко вырывается от вас, рискуя вывихнуть свои руки и пальцы, изворачиваясь всем телом, мечется из стороны в сторону, ерзает на месте, пытаясь от вас выскользнуть и получить утраченную свободу, а когда это не сразу удается, он цепляется за вашу одежду, угрожает раскрытой пастью, а потом схватывает вас зубами за удерживающую его руку, насаживает ее на самый клык, пытаясь укусить, и усиливает нажим укуса в зависимости от силы и длительности вашего сопротивления.

Если вы все еще упорствуете и не отпускаете его, он прямо-таки звереет; вертясь на месте, он заходится таким хриплым звуком, что почти задыхается, полузакрывает глаза и, обводя вас тусклым бессмысленным взглядом, намахивается на вас своей зияющей пастью, готовый вцепиться во что попало, готовый разорвать вас на куски.

Едва вы выпускаете и высвобождаете его, как он мгновенно успокаивается и самым милым добродушным образом начинает с вами играть и возиться, как ни в чем не бывало.

Все вышеприведенные случаи свободолюбивых тенденций шимпанзе определенно вскрывают нам, что они берут свое начало в инстинкте самосохранения животного.

Ведь всякий прием ограничения свободы действий шимпанзе, особенно движений наиболее деятельных его защитников — рук, — тотчас же лишает животного уверенности в силе его обороноспособности, и он стремится как можно скорее и всеми имеющимися в распоряжении средствами выйти из этого опасного для его благополучия положения бессилья.

Неудивительно, что в случае на вокзале, в кругу чужих людей, укрывание рук шимпанзе вызвало бурную реакцию сопротивления последнего, в то время как в кругу своих близких он еще мог терпеть то же укрывание.

Но сангвиничная натура шимпанзе, оторванного от приволья и простора безграничных, мощных девственных, влажных, теплых африканских лесов, плененного в холодной стране, в каменном мешке многоэтажного дома, в маленькой комнате и даже в тесной клетке, непрестанно жаждет не только свободы своих действий, но и свободы передвижения.

И он пользуется всяким случаем, чтобы расширить сферу своей деятельности.

Если Иони замкнут в клетку, все его помыслы сосредоточены на том, чтобы выбраться наружу в комнату; если он в его маленькой комнате, oн ждет не дождется выхода в коридор, в смежные помещения.

Летом в деревне выпущенный в квартиру Иони уже не довольствуется пребыванием в доме, а убегает на террасу. Получив свободу, с террасы он забирается на крышу дома, лазает по ней, оттуда переносится по заборам на соседние строения, взбираясь на самые их верхушки (Табл. B.52, рис. 1).

Для шимпанзе нет большего удовольствия, как сопровождать нас на прогулках в поля, в леса, хотя там он держится близ нас, не решаясь предпринимать самостоятельные рекогносцировки, повидимому из опасения встреч с животными — лошадьми, коровами, которых он чрезвычайно боится.

Надо видеть и пережить хлопотливую и тягостную процедуру засаживания обезьянчика в клетку, чтобы понять и почувствовать, как тяжело ему это «предварительное» заключение и как он ухитряется его избегать.

Ему открываешь дверь клетки, вводишь его внутрь нее, а он не идет, упирается, плачет, кричит, цепляется за одежду, за косяк дверцы, за сетки и не желает входить.

Вы его протолкнули и закрыли дверь, а он разражается оглушительным ревом, который смолкает только постепенно, с течением времени.

Если клетка заперта на щеколду, едва вы отвернулись и ушли, как он просовывает через сетку свой указательный палец, нажимает на ближайший к нему конец щеколды, мгновенно открывает засов и торжествующе выбирается вон. Во избежание отмыкания засова я стала завязывать его еще и веревкой. Но шимпанзе стал пытаться через сетку доставать пальцами до шнурка, притягивал его к себе, обрывал с засова и вслед затем мог опять открывать последний прежним приемом нажимания.

Вместо шнурка я употребила палочку, которую вставила в кольца щеколды, но шимпанзе нашел способ высвобождения пальцем и этой палочки и снова получал доступ к свободе.

Я прибегла к последнему, казалось наиболее надежному, средству и стала замыкать щеколду висячим замком с ключом. И что же оказалось? Если я оставляла ключ в замке, шимпанзе со всевозможными ухищрениями, после многочисленных проб^[69] достиг наконец того, что, притянув поближе к сетке замок и продев пальцы в скважины, мог вращать ключ, отмыкая замок, высвобождать замок из засова щеколды, после чего откладывал щеколду и выбирался на желанную свободу.

В разное время, с разным успехом и при неодинаковой длительности действия устрашающих стимулов применялись следующие приемы для засаживания шимпанзе в клетку: резкий крик, звук хлопания плетки, стучание по полу палкой, а при полной безуспешности этих воздействий стегание плеткой самого Иони, показывание ему картины шимпанзе, маски человеческого лица, чучела головы волка, чучела баклана, щетины половой щетки.

Следует отметить, что из всех этих способов наименее действительным оказалось хлопанье плеткой самого зверька, так как в моменты его повышенного нервного состояния и беспокойства он бывал так мало чувствителен к физическому воздействию, что не поддавался ни на иоту в деле его обуздания при вмещении в клетку.

Из группы мирных способов засаживания шимпанзе в клетку наиболее действительными оказались давание ему в клетку какого-либо нового, невиданного им объекта, на который шимпанзе и переносил все свое любопытство и внимание, на две-три секунды забывая сопротивляться оставлению в клетке; и этого коротенького времени было достаточно, чтобы закрыть за ним дверь клетки и запереть замок. Позднее, испытав мое вероломство, шимпанзе либо старался сесть на пороге клетки, либо пытался как можно скорее удовлетворить свое любопытство, чтобы не дать мне закрыть себя, но и я изощряла свою изобретательность и изготовляла ему замысловатые сюрпризы, завернутые то в большие свертки, то в ряд коробок, сконструированных по принципу деревянных яичек, из которых каждая последующая была меньше предыдущей. Распаковывание и открывание этих сюрпризов увлекало Иони так сильно и на такой продолжительный срок, который был мне совершенно достаточен, чтобы сделать все необходимые манипуляции для запирания его в клетке.

И как же Иони боялся снова потерять свою свободу, как он чутко учитывал наступление момента ее потери!

Например утром после первой кормежки шимпанзе обычно сажали в клетку; испытав это в ряде случаев, со временем обезьянчик становится более осмотрительным.

Едва он допивает последние глотки своей утренней порции молока, как начинает уже нетерпеливо поглядывать наверх и едва осушает до дна кружку, как моментально выскальзывает у меня из рук, бросается по сетке на верх своей клетки до самого потолка, где может длительно пребывать на свободе вне пределов моей досягаемости.

Не будучи в состоянии добраться туда, тщетно я взываю, приглашаю Иони жестом и словом сойти вниз. Но он неумолим и совершенно-равнодушен к моей просьбе, так как знает из опыта, что за ней воспоследует, — и потому он предпочитает часами лежать и поваливаться на потолке клетки в полном бездействии, но на свободе, нежели получить доступ ко всем возможным развлечениям, но в заключении клетки. Забравшись на клетку, шимпанзе не желает променять своей свободы ни на лакомства, ни на игрушки: он не поддается ни на ласки, ни на угрозы.

Это начинает нам надоедать, и кто-либо из нас приносит лестницу и взбирается к шимпанзе наверх, но тогда Иони мгновенно спускается вниз, подлезает под клетку, мечется по комнате и спасается от наших преследований с таким азартом, с такой ловкостью, что догнать его нет никакой возможности. Иногда я начинаю бросать наверх какие-либо пугающие его вещи (например маску, изображающую человеческое лицо), Иони злобится, кривит рот, ловко увертывается и все же не сдвигается с места.

Иони можно было заставить спуститься с клетки только двумя приемами: показыванием чего-либо нового или инсценировкой нападения на меня; в первом случае Иони из любопытства готов пожертвовать свободой, во втором из жалости ко мне Иони спешит броситься на помощь каждую минуту, впрочем готовый отпрянуть назад, соразмеряя степень своего приближения с силой натиска на меня (т. е. при большей агрессивности нападающего подходя вплотную к последнему и кусая, при меньшей — спускаясь лишь до половины клетки и выжидательно угрожающе посматривая вниз).

В целях удержания обезьянчика в своей власти я стала следить за тем, чтобы при окончании его утренней еды придерживать его близ себя за руку или за ногу и таким образом заранее пресечь его убегание. Но он нашел способ меня перехитрить. Теперь он не желал полностью опорожнять кружку с молоком и оставлял там хоть несколько глотков жидкости. Я длительно уговаривала его допить, предлагала кружку вторично и третично, и это уже отдаляло момент его засаживания в клетку; иногда же во время этой процедуры упрашивания и предложения, когда я ослабляла свое внимание и забывала удерживать его, он тотчас же использовывал подходящий момент и пулей бросался от меня на клетку и далее до самого потолка или забивался под мебель, в самые отдаленные углы, откуда извлекался только силой.

В другое время достаточно мне протянуть Иони руку и сказать: «пойдем» (разумея выход с ним в другие комнаты), — и он мгновенно снимается с потолка клетки и доверчиво идет на руки, хотя, увы, не раз попадается в ловушку и после кратковременного пребывания в смежной комнате возвращается и снова вмещается в клетку. В холодное зимнее время при выносе Иони в другие комнаты во избежание его остужения обычно его укрывают с головой одеялом. И вот, после ряда таких вынужденных процедур, Иони пытался применить этот прием одевания как условный сигнал к выходу из комнаты. Он напяливал себе на голову первую попавшуюся тряпку, демонстративно протягивал ко мне руку и сидел так некоторое время, выжидательно поглядывая на меня из-под тряпки.

Если же я пыталась снимать с него покрышку, он недовольно стонал, вырывал ее от меня и опять натягивал ее на себя, обхватывая меня за шею, повисал на мне, совершенно готовый следовать со мной; а если я противилась этому и все же раскрывала его, он сердито набрасывался на меня, злобно теребил, рвал, грыз зубами тряпку, как бы вымещая на ней свой гнев или считая ее главной виновницей в невыполнении его страстного желания к выходу из комнаты и не успокаивался до тех пор, пока его не выносили.

Шимпанзе предпочитает целыми часами сидеть близ меня неподвижно вне клетки, либо валяться на одном месте, нежели сидеть в клетке, полной всяких забав и развлечений.

Из всех этих случаев явствует, как настойчиво стремление шимпанзе выбраться из клетки, какую изворотливость проявляет он в целях освобождения и сохранения своей свободы.