Маркъ Твэнъ сказалъ, что, по его мнѣнію, въ прошломъ вѣкѣ родилось только два человѣка, которыхъ можно назвать въ полномъ смыслѣ «интересными»: Наполеонъ и Елена Келлеръ. Прибавимъ отъ себя, что если между этими двумя личностями сдѣлать выборъ, то преимущество въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ останется на сторонѣ послѣдней.
Въ самомъ дѣлѣ, представимъ себѣ дѣвочку, слѣпую и глухонѣмую, стало-быть — имѣющую одно единственное средство общенія съ міромъ, одинъ единственный органъ духовной жизни: осязаніе. И вотъ, эта дѣвочка, — теперь уже двадцатичетырехлѣтняя дѣвушка, — кончаетъ курсъ высшихъ наукъ въ женскомъ отдѣленіи гарвардскаго университета въ Кембриджѣ (штатъ Массачусетсъ, близъ Бостона), со степенью баккалавра (Bachelor of Arts, В. А.), и является, внѣ всякаго сомнѣнія, одной изъ самыхъ высоко и многосторонне образованныхъ женщинъ въ мірѣ: хорошій математикъ, замѣчательная лингвистка, знаетъ основательно французскій и нѣмецкій языки, по-латыни и по-гречески читаетъ съ наслажденіемъ. Съ дѣтства уже обнаруживала писательскiй даръ и на родномъ англійскомъ языкѣ обладаетъ слогомъ, поражающимъ своеобразной прелестью, живописной красотой и, въ то же время, благородной простотой; наконецъ, блистательно заявила себя передъ всѣмъ культурнымъ міромъ недавно вышедшей своей автобіографіей. Кромѣ того, она прекрасно говорить, отчетливо и внятно произноситъ слова. Какъ ни великъ Наполеонъ, представляетъ ли онъ такое феноменальное явленіе?
Если ко всему этому прибавить привлекательную наружность, отражающую душу рѣдкой чистоты и благородства, любящую и незлобивую, безмятежно ясную, нравъ счастливый и веселый, нелишенный шаловливости и тонкаго юмора, мы получимъ образъ личности дѣйствительно единственной въ мірѣ, — одно изъ тѣхъ феноменальныхъ явленій, изобрѣсти который не отважилась бы самая смѣлая фантазія, и къ которымъ можно примѣнить глубокое изреченіе: «Credo, quia absurdum».
He мѣсто здѣсь перечислять все, что сдѣлано по части воспитанія слѣпыхъ и глухонѣмыхъ. Извѣстно, что и тѣ, и другіе уже принадлежатъ къ числу людей всего мірового культурнаго братства: зрѣніе у однихъ, слухъ и осязаніе у другихъ изощрены до того, что почти вполнѣ замѣняютъ недостающее или утраченное чувство. Но несчастные, лишенные и слуха, и зрѣнія, до сихъ поръ оставались внѣ заповѣднаго круга, и спеціалисты-педагоги даже сильно сомнѣвались, способны ли эти обездоленные воспринять настоящее образованіе, даже если бы нашелся способъ установить полное духовное общеніе съ ними. Сомнѣніе это тѣмъ болѣе понятно, что, даже если бы такой способъ былъ найденъ, для примѣненія его съ полнымъ результатомъ требовались бы еще геніальный субъектъ и почти столь же геніальный наставникъ. Между тѣмъ, способъ существовалъ, и очень простой: алфавита глухонѣмыхъ, продѣлываемый пальцами, съ которымъ каждый можетъ ознакомиться въ любомъ иллюстрированномъ энциклопедическомъ словарѣ; только, какъ примѣнить его къ слѣпымъ? И это оказалось очень просто: нашлась свѣтлая голова, которая набрела на мысль продѣлывать буквы на ладони ученика; ощущаютъ же ихъ вмѣстѣ съ ладонью и всѣ пальцы, которые почти инстинктивно подражаютъ каждому ощущаемому движенію и воспроизводятъ знакъ. Разъ понято значеніе этого таинственнаго общенія, то уже установлена связь съ внѣшнимъ міромъ, съ духовнымъ міромъ окружающихъ людей, ученикъ, конечно, усердно упражняется и научается бѣгло понимать и «разговаривать». Печатаніе выпуклымъ шрифтомъ раскрываетъ передъ нимъ и міръ книгъ. Всего труднѣе, конечно, установить первоначальную связь, какъ видно будетъ изъ слѣдующихъ страницъ.
Въ началѣ прошлаго вѣка въ Бостонѣ жилъ докторъ Самуилъ Гридли Хау (Samuel Gridley Howe), великій филантропъ, особенно интересовавшійся воспитаніемъ слѣпыхъ, глухонѣмыхъ, слабоумныхъ, вообще, обиженныхъ природой дѣтей. Въ 1837 году, въ бытность его директоромъ института для слѣпыхъ имени Перкинса, въ Бостонѣ, ему привезли слѣпо- глухонѣмую дѣвочку, Лору Бриджмэнъ, съ которой онъ достигъ результатовъ, дотолѣ неслыханныхъ, о чемъ у насъ, вѣроятно, помнятъ многіе, читавшіе въ молодости американскія замѣтки Диккенса, такъ какъ онъ писалъ о ней съ восторгомъ и довольно подробно.
Дѣвочкѣ тогда было почти восемь лѣтъ. Скарлатина лишила ее зрѣнія и слуха, когда ей было два года и два мѣсяца. Докторъ Хау самъ занимался съ нею два года. Сначала онъ употреблялъ только слова, печатанныя выпуклымъ шрифтомъ: наклеивалъ на предметы билетики съ именемъ предмета, потомъ заставлялъ ее самой подбирать билетики къ предметамъ и наоборотъ, и, наконецъ, разлагать слова на составныя буквы и опять собирать слова изъ буквъ. Ясно, однако, что этимъ способомъ дальше именъ наглядныхъ предметовъ не пойти; и вотъ, онъ придумалъ научить Лору глухонѣмому ручному алфавиту и пріучилъ ее читать то, что этими знаками писалось на ея ладони, или, вѣрнѣе сказать, въ ея рукѣ. По истеченіи двухъ лѣтъ, докторъ Хау передалъ ее своимъ учительницамъ, которыхъ тѣмъ временемъ подготовилъ по изобрѣтенной имъ методѣ. Дѣвочка оказалась способностей довольно заурядныхъ, такъ что особенно блестящихъ результатовъ съ нею не было достигнуто; но самый фактъ, что она могла получить хотя бы только первоначальное образованіе, считался, не безъ основанія, небывалымъ подвигомъ педагогики. И этимъ былъ положенъ первый камень того удивительнаго зданія, вѣнцомъ котораго является даровитая Елена Келлеръ.
Непостижимо, какимъ образомъ слава объ этомъ феноменальномъ существѣ миновала Россію. Съ того самаго дня, когда къ семилѣтней дѣвочкѣ поступила ея воспитательница, миссъ Солливанъ, въ 1887 г., вся Америка съ неослабнымъ интересомъ и любовью, шагъ за шагомъ, слѣдила за ея развитіемъ; въ газетахъ то и дѣло появлялись отчеты объ ея успѣхахъ, часто, разумѣется, съ искаженіями и преувеличиваніями, къ великому огорченію ея воспитательницы. Въ мартѣ 1888 г. она пишетъ одной подругѣ:
Я очень рада, что не знаю всего, что пишется и говорится объ Еленѣ и обо мнѣ. Я и такъ знаю болѣе, чѣмъ довольно. Почти каждая почта приносить какую-нибудь нелѣпость, печатную или писанную. Кажется, ужъ чего удивительнѣе дѣйствительности? Такъ нѣтъ, газетамъ мало, и онѣ выдумываютъ всякія небылицы. Одна сообщаетъ, что Елена демонстрируетъ геометрическія задачи посредствомъ своихъ кубиковъ!..
Опровергать всякую глупость не было возможности, но и совсѣмъ игнорировать не приходилось. Волей-неволей, миссъ Солливанъ должна была отъ времени до времени писать для печати отчетъ о ходѣ своей дѣятельности, съ точнымъ обозначеніемъ того, чего ея ученица достигла въ данное время; частныя письма ея, содержащія много драгоцѣннаго матерьяла, тоже появлялись то въ томъ, то въ другомъ изданіи. Наконецъ, сама Елена, по просьбѣ бостонскаго журнала для юношества «Youth's Companion», написала собственныя воспоминанія и впечатлѣнія. Ей тогда было двѣнадцать лѣтъ, и, читая эти удивительныя страницы, дѣйствительно недоумѣваешь, какихъ еще чудесъ надо газетнымъ собирателямъ сенсаціонныхъ faits divers. Приводимъ нѣсколько отрывковъ изъ нихъ:
...Нѣтъ такого радужнаго лѣта, за которымъ не слѣдовала бы зима. Въ холодномъ, пасмурномъ февралѣ мѣсяцѣ, когда мнѣ было девятнадцать мѣсяцевъ отъ роду, я тяжко заболѣла. У меня до сихъ поръ сохранились путанныя воспоминанія объ этой болѣзни. Мать моя сидѣла возлѣ моей кроватки, стараясь унять мои лихорадочные стоны, и въ смущенномъ сердцѣ молилась: «Отецъ Небесный, пощади жизнь моей дѣвочки!» Но лихорадка все росла и огнемъ жгла мнѣ глаза, и въ теченіе нѣсколькихъ дней мой добрый докторъ думалъ, что я умру.
Но рано утромъ однажды лихорадка ушла такъ же таинственно и неожиданно, какъ пришла, и я спокойно уснула. Тогда родители мои поняли, что я буду жива, и были очень счастливы. Прошло уже нѣсколько времени послѣ моего выздоровленія, а они еще не знали, что злая лихорадка унесла мое зрѣніе и слухъ, — похитила свѣтъ, и музыку, и радость изъ моей жизни.
Но я была слишкомъ мала, чтобы понимать то, что̀ со мной случилось. Когда я очнулась, впотьмахъ и въ безмолвіи, я, должно- быть, подумала, что это — ночь, и вѣроятно дивилась, почему день такъ долго медлитъ. Но я постепенно свыклась съ окружавшими меня мракомъ и молчаніемъ и забыла, что были когда-то свѣтъ и звуки. Забыла все, кромѣ нѣжной любви матери. Скоро умолкъ и дѣтскій говоръ мой, потому что я перестала слышать звуки.
Но не все пропало! Вѣдь, наконецъ, зрѣніе и слухъ, — это только два изъ многихъ благъ, которыми Богъ надѣлилъ меня. Самый драгоцѣнный, самый дивный изъ Его даровъ все же остался при мнѣ: умъ мой былъ живъ и ясенъ, если и навсегда бѣжалъ отъ меня дневной свѣтъ...
Много ли двѣнадцатилѣтнихъ дѣвочекъ, поставленныхъ въ самыя благопріятныя условія, способны написать что-нибудь подобное?
Нѣтъ романа, нѣтъ драмы, болѣе приковывающихъ, болѣе захватывающихъ, чѣмъ исторія этой души. Нельзя иначе, какъ съ страстнымъ участіемъ, съ трепетнымъ напряженіемъ слѣдить за этимъ пробужденіемъ, этимъ расцвѣтаніемъ. Читаешь и все забываешь; весь міръ какъ- то исчезаетъ или, вѣрнѣе, сосредоточивается въ интимной душевной драмѣ съ двумя дѣйствующими лицами: ребенкомъ и его воспитательницей. Интересъ усиливается еще потому, что она съ начала до конца, отъ первыхъ робкихъ надеждъ до полнаго, превосходящаго всѣ ожиданія, торжества, разсказана этими двумя женщинами такъ просто, безъ громкихъ фразъ и «жалкихъ словъ». Какой тутъ богатый матерьялъ, сколько драгоцѣнныхъ уроковъ для психолога, педагога, даже физіолога!
«Исторія моей жизни» — такъ Елена Келлеръ озаглавила описаніе своей жизни, — жизни исключительно внутренней. Съ внѣшней стороны эта жизнь не представляла бы особенно выдающихся чертъ и, можетъ-быть, протекла бы мирно, красиво, съ пользою для многихъ, какъ жизнь тысячей умныхъ, хорошихъ американскихъ женщинъ, обезпеченныхъ и высоко образованныхъ. Елена — изъ хорошей старинной семьи. По странному совпаденію, прадѣдъ ея, швейцарецъ Каспаръ Келлеръ, поселившійся въ штатѣ Мерилэндѣ, былъ правнукомъ перваго учителя глухонѣмыхъ въ Цюрихѣ, написавшаго книгу о воспитаніи ихъ. Дѣдъ Елены, сынъ Каспара, «записался», какъ тогда говорилось, на большой трактъ пустопорожней земли въ штатѣ Алабамѣ. Разъ въ мѣсяцъ онъ верхомъ ѣздилъ изъ маленькаго городка Тускумбіи въ Филадельфію за припасами для плантаціи, и въ семьѣ хранятся еще письма его, очень занимательно описывающія эти поѣздки.
Келлеры въ Америкѣ породнились со многими дѣятелями войны за освобожденіе, а впослѣдствіи и съ дѣятелями междоусобной войны на сторонѣ южанъ; бабушка Елены, дочь одного изъ адъютантовъ Лафайетта, даже приходилась троюродной сестрой знаменитому вождю южанъ, генералу Роберту Ли, а отецъ ея служилъ капитаномъ въ арміи южанъ. Но у нихъ были родственныя и дружескія связи и на Сѣверѣ, въ первенствующемъ умственно штатѣ Массачусетсѣ и эти столь различные темпераменты и культуры слились въ даровитой дѣвочкѣ въ такую богатую, многостороннюю натуру, которая и при нормальныхъ условіяхъ считалась бы замѣчательнымъ явленіемъ.
Жизнь Елены дѣлится на двѣ неравныя части: то, что̀ было до появленія ея наставницы, и то, что̀ было послѣ того. Не безынтересны будутъ выдержки изъ ея воспоминаній о первомъ періодѣ. По нимъ можно судить, чѣмъ была бы ея жизнь, да и сама она, если бы она была предоставлена самой себѣ, то-есть если бы, почти восемь-десятъ лѣтъ назадъ, не родилась такая же несчастная, какъ она, и не попала въ руки геніальнаго воспитателя, доктора Хау. Посмотримъ же, какія впечатлѣнія дѣвочка вынесла изъ того времени, когда она пребывала буквально во тьмѣ кромѣшной.