Первым и самым общим результатом изучения отсроченных реакций является сравнение их предельной длительности. Наши опыты дали более высокие показатели для обезьян, чем для других животных. В то время как у обезьян мы получили отсрочку в 10 мин. (Рустам и Мишка) и 20 мин. (Пат), причем ни та, ни другая отсрочка не была предельной, у медвежат нам не удалось получить отсрочку более 5 мин., у шакала — и того меньше; у лисы предельной оказалась отсрочка в 7 мин.; это то, чего можно было ожидать, и что́, в общем, согласуется с литературными данными.

У нас, правда, нет уверенности, что при всяких условиях и при всяких обстоятельствах эти результаты останутся неизменными. Отвлекаясь, однако, от случаев, особо неблагоприятных для обезьян и особо благоприятных для других животных, мы можем с достаточной уверенностью сказать, что в общем итоге и в широком смысле способность к удержанию воспринятого у обезьян выше, чем у других животных.

Но нашей задачей было не получение лишь этого суммарного результата, а выяснение факторов, влияющих на запоминание, и дальнейший анализ природы самого явления удержания. Так как мы не располагали массовым материалом в смысле количества подопытных животных, то выяснение влияния того или другого фактора производилось не путем сопоставления групп животных, работавших в разных условиях, а путем неоднократного введения и выключения испытываемого фактора у одного и того же животного (общую картину полученных результатов см. в Табл. 2.1 и Табл. 2.2 и на Рис. 2.12— Рис. 2.34 в конце главы).

Исчерпать перечень факторов, влияющих на правильность запоминания, очевидно, невозможно, и стремиться к этому нет смысла: они весьма разнообразны. Существенно так подбирать и изменять условия, чтобы они помогли вскрыть самую природу явления. Анализ наших данных с этой точки зрения мы дадим ниже.

Мы полагаем, что основными факторами, обеспечивающими успех действий при отсроченных реакциях, являются элементы высоко организованной, тонко дифференцированной нервной деятельности. Они выражаются в высокой приметливости, четком восприятии деталей обстановки, в легком дифференцировании комплексных раздражителей по этим деталям и установлении условных связей с ними, главное же в устойчивости, живучести и в то же время высокой подвижности отвечающих этим связям внутренних установок внимания. Успешность отсроченной реакции зависит от степени развития установок. Там, где было наиболее выражено внимание в момент закладки, где ярче всего была выражена установка в период отсрочки, там и процент правильных реакций наиболее высок.

Природа и биологическая значимость этих установок являются, с нашей точки зрения, важнейшей проблемой при изучении поведения. Всякая такая установка — продукт истории развития вида. ^[6] Если это прирожденный механизм, то он — продукт филогенетического развития и подлежит анализу с этой точки зрения; если это навык, то его объяснение надо искать в онтогенезе организма. Фактически же всякий акт поведения и всякую лежащую в его основе установку приходится рассматривать в этих двух аспектах. На основе имеющихся механизмов формируются установки навыков.

Сравнивая различных животных по степени сложности и совершенства их организации и поведения, нельзя упускать из виду, что общий уровень развития организма может перекрываться в определенной области специальной биологической приспособленностью к тем или другим формам деятельности. Высокие показатели в соответствующих им условиях могут ввести в заблуждение при тенденции к слишком широким обобщениям. В изучаемом нами вопросе, однако, можно признать, что сама способность к отсроченным реакциям является уже признаком относительно высокой организации. Она выражается в том, что установка животного на приманку не исчезает с исчезновением приманки. Животное проявляет ищущее поведение, устремляется к исчезнувшему объекту. В этом обнаруживается первое проявление устойчивости, живучести установки, проявление ее деятельности после исчезновения стимула, ее вызвавшего. В наших опытах показателем устойчивости установки является прежде всего ее предельная длительность, о которой уже говорилось.

Предельная длительность отсрочки сама по себе, однако, не может служить достаточно верным показателем для дальнейшего дифференцирования животных в отношении общего совершенства их поведения. Способность к длительной отсрочке как раз может быть специальным биологическим приспособлением, например у хищников, подстерегающих добычу. В наших опытах лиса дала более высокие показатели, чем медведи. Более существенное значение могут иметь другие свойства обнаруживающейся при этом установки, а среди них в первую очередь ее лабильность, легкая восстанавливаемость и сложность ее содержания (установка одновременно на несколько объектов или, при быстрой и легкой их смене, на комплекс признаков сложного объекта или данной ситуации, с которой связано существование этого объекта).

Сравнивая поведение наших различных подопытных животных, мы прежде всего должны отметить роль позы в установке у разных животных, а также у одних и тех же животных, но при разных условиях.

Ярче всего телесная установка выражена у нашей лисы при коротких отсрочках. Это можно отчетливо видеть на наших фотоснимках. При короткой отсрочке лиса не сводит глаз с кормушки, в которую положена приманка. Вся поза выражает устремленность, цепь туго натянута, выраженная стойка (Рис. 2.2 и Рис. 2.3). С удлинением отсрочки картина меняется. Наступает то, что мы называем «подвижной установкой». Лиса временами отводит глаза, поворачивает голову, но тут же возвращается к прежней позе. При дальнейшем удлинении отсрочки она временами отходит от аппарата, садится или даже ложится. Появляются признаки «сонного торможения». Подобные явления мы наблюдали уже ранее на собаке. ^[7] Лиса сидя дремлет, глаза закрываются, голова поникает (Рис. 2.4). Иногда она ложится. Голова часто положена на доску аппарата, глаза закрыты (Рис. 2.5). Тело нашего животного не ориентировано на кормушку с приманкой. Стоит, однако, экспериментатору сделать движение или издать легкий звук, как глаза лисы открываются, и она готова принять позу активного устремления (Рис. 2.7).

Рисунок 2.2. Поза лисы во время которкой отсрочки: напряженная фиксация кормушки с приманкой

С дальнейшим удлинением отсрочки лиса все чаще отходит от аппарата, то ложась поодаль, то бегая туда и сюда. По первому звуку команды она устремляется к кормушкам. Между тем все усиливаются элементы негативизма. В то время как при коротких отсрочках предъявление приманки сразу вызывало ярко выраженное внимание к ней, теперь приходится усиленно привлекать внимание лисы. Она отворачивается и уходит. Приходится прибегать к различным уловкам, чтобы заставить ее проследить закладку приманки (Рис. 2.6). Если немного изменить обстановку (скажем, экспериментатору стоя предложить приманку), лиса немедленно подходит, но стоит только снова сесть в обычной позе за аппарат и протянуть приманку, она отворачивается и уходит. Чтобы «оживить» обстановку, мы прибегали к разным приемам. Мы возвращались к коротким отсрочкам и вперемежку с ними давали длинные. Дело шло лучше. Лиса начинала вновь хорошо следить за приманкой.

Рисунок 2.3. Лиса еще больше приблизилась к приманке

Однако если в чередовании длинных и коротких отсрочек соблюдалась правильность, то лиса улавливала закономерность и сохраняла активное внимание к приманке перед короткой отсрочкой, но отворачивалась от нее перед длинной. Меняя подобного рода приманки, мы довели у лисы отсрочку до 7 мин. Негативизм стало трудно преодолевать. Мы усилили голод лисы, перестали кормить ее вне опыта. Активность и внимание к приманке повысились. Мы довели отсрочку до 12 мин. Однако, когда мы вернулись к нормальному расписанию кормления, вернулся и негативизм.

Общий характер поведения медведей и шакала несколько иной. Медведи не делали той выразительной стойки, как лиса, но обычно оставались в период отсрочки у аппарата, похаживая туда и сюда, или сидя покачивались из стороны в сторону с явным устремлением к кормушке. Удлинение отсрочки до 2 мин. вызвало у медведицы Катьки отказ от работы, а у медвежонка Ваньки настолько бурное устремление к аппарату, что с ним пришлось прекратить работу, так как он ломал аппарат. Только у одного из подопытных медвежат (у Машки) удалось получить довольно длительную отсрочку, до 5 мин. (см. Рис. 2.18).

Рисунок 2.4. Поза лисы при продолжительной отсрочке (сонливое состояние)

Для самки шакала наиболее характерной формой поведения была такая. При предъявлении приманки она лежала невдалеке от аппарата; бывали, однако, случаи, что и подальше (на склоне). На приманку она взглядывала большей частью мельком и продолжала лежать. За несколько секунд до истечения отсрочки вставала, подходила к аппарату и становилась в достаточно выразительную позу устремления (Рис. 2.8—Рис. 2.10). Эта самка шакала Джека была очень труслива, и посторонний шум или появление в вольере постороннего человека вызывали сразу настороженность, беганье и отказ от работы. И у шакала не удалось довести отсрочку дольше 2 мин.: наступал отказ от работы.

Рисунок 2.5. Лиса положила голову на доску с приманкой

Рисунок 2.6. Негативная реакция лисы (отворачивается от приманки)

Сравнивая поведение хищников при различных отсрочках, мы видим, что установка устремленности у них выражена неодинаково. Меняется она и у одного и того же животного в зависимости от условий эксперимента. Мы наблюдали то ярко выраженную неподвижную стойку (лиса), то беспокойные движения устремления (медведь), то внутреннюю мобилизованность, которая при первом сигнале переходила в действенную устремленность (лиса), то внутреннюю мобилизованность, переходящую в действенную устремленность по истечении определенного периода (шакал), то явления сонного торможения, то полный негативизм и отказ от работы.

В поведении хищников при всем этом многообразии форм проявления есть нечто общее. Пищевая реакция и устремление к приманке захватывают их целиком, а всякое отвлечение, разрушающее внешне выраженную установку или внутреннюю мобилизованность, снижает число правильных реакций. После отвлечения общее устремление к приманке появляется вновь, вызванное, надо думать (по принципу условной связи всей ситуации), видом аппарата и экспериментатора и прочими постоянными элементами эксперимента. Однако установка на правильную кормушку, ту, в которую на этот раз была положена приманка, не может быть вызвана этими постоянными элементами ситуации. Она должна жить с момента внимания к акту закладки или восстановиться вновь по сигналам, которые были характерны только для последней закладки.

Цифры показывают, что у хищников это восстановление происходит не так легко.

Таким образом, недостаточно простого интенсивного пищевого устремления: существенна совершенно определенная мобилизованность организма, его подготовленность воспринимать именно признаки, характеризующие положение правильной кормушки. Установка определенной направленности проявляется здесь как мотивационная установка, побуждающая воспринимать те, а не другие элементы окружающего мира. Это подтверждается теми опытами, где лиса и шакал перешли к новому приему отыскания приманки, к ее вынюхиванию.

Рисунок 2.7. Позитивная реакция лисы (быстрый подход к кормушке по сигналу экспериментатора)

Желая изучить объем запоминания, мы увеличили число кормушек, намереваясь в будущем закладывать приманку сразу в две кормушки. Аппарат был несколько видоизменен. Взяты были кормушки меньшего размера. На дно каждой из них для предотвращения возможности различить их по запаху под металлическую сетку вкладывался кусочек пищи, служивший приманкой. Настоящая приманка клалась в одну кормушку поверх сеточки. Поставленная перед видоизмененной и более трудной задачей увеличения числа кормушек, лиса перешла к новому методу отыскивания приманки — к вынюхиванию. Здесь обнаружилась поразительная тонкость ее обоняния. Она, почти не делая ошибок, вынюхивала дополнительный кусочек корма. Я пробовал заворачивать этот дополнительный кусочек в бумажку. Она все же его находила. После нескольких опытов этого типа она стала открывать кормушку, в которую была положена одна бумажка, без приманки: запах бумаги стал условным сигналом на приманку.

Рисунок 2.8. Отсутствие напряженного устремления к кормушке у шакала

Сходная картина получилась и у шакала. Обнаружилось, между прочим, что он руководствуется запахом руки экспериментатора, который оставался на кормушке при закладке корма. Он умел отдифференцировать свежий запах от старого, причем свежий был новее старого на 1—2 мин. Пришлось применить для открывания кормушки металлический крючок и опускать туда приманку пинцетом.

Все это — попутные, дополнительные наблюдения. Для нас самым интересным явилось то, что лиса, перейдя на вынюхивание, перестала запоминать кормушку, в которую была положена приманка, несмотря на короткую отсрочку и внимание к акту закладки.

Теперь она подходит к первой попавшейся кормушке, обнюхивает их все, иногда два раза подряд, и открывает нужную. Очевидно, для запоминания положения кормушки нужна была особая установка, направленность внимания на определенные признаки ее положения. Установка на вынюхивание требовала иной мобилизации организма и в отношении запоминания расположения кормушки не давала прежнего эффекта.

Сравнивая с поведением хищников поведение обезьян в аналогичных условиях, мы приходим к выводу о значительно большей подвижности их установок и об относительно меньшем удельном весе пищевого устремления в их поведении. Даже при коротких отсрочках мы не наблюдали у них той внешне выраженной напряженной установки или внутренней мобилизованности, как у хищников. Отвлечение во время отсрочки для них является правилом. Всегда найдется какой-нибудь объект исследования и манипулирования. Если в клетке нет ничего, обезьяна пошарит в щелях, оторвет от доски щепочку, займется торчащей от сетки проволочкой и т. п. (Рис. 2.11).

Рисунок 2.9. Запаздывание реакции у шакала на приближение к аппарату

Рисунок 2.10. Шакал схватывает приманку

С поднятием люка, которое здесь является предварительным сигналом, заменяющим команду, она немедленно устремляется к кормушкам. Тот факт, что обезьяна во время отсрочки не находится во власти пищевого устремления, которое необходимо тормозить, мы объясняем тем, что у нее почти не заметно сонного торможения, не наблюдается такого негативизма, как у хищников. У всех наших обезьян мы довели отсрочку до 10 мин., а у Пата — до 20, и нет оснований считать, что это — предел. Удлинение отсрочек (в определенных границах, конечно) не снижает заметно и числа правильных реакций.

Рисунок 2.11. Поведение обезьяны (макака-лапундера) в период отсрочки (манипулирование различными предметами)

Мы не можем еще проанализировать до конца поведение обезьян в период отсрочки. Не ясно, исчезает ли установка на кормушку, содержащую приманку, полностью, с тем, чтобы в момент подачи сигнала восстановиться вновь в совершенстве, или же эта установка сохраняется в форме внутренней мобилизованности в то время, когда обезьяна занята другим объектом. Для человека такие состояния известны как достаточно обычные. И в том, и в другом случае форму поведения обезьян надо признать более совершенной, чем у хищников.

Не только этим поведение обезьян отличается от поведения хищников. В соответствии с высоким развитием «ориентировочно- исследовательской» деятельности обезьян в опытах с отсроченными реакциями приманкой для них может служить не только корм, но и любые вещи, как объекты исследования и манипулирования. Паташон работал у нас больше месяца без пищевой приманки и без какого-либо последующего пищевого подкрепления. Из хищников такую же готовность работать с непищевой приманкой обнаружили медведи. В связи с некоторым сходством в биологии питания медведей и обезьян мы ожидали встретить сходные черты в их поведении, что̀ и подтвердилось.

Следующим отличием в поведении обезьян от хищников, обнаружившимся в наших опытах, оказался более высокий уровень восприятия комплекса раздражителей; у обезьяны установка охватывает, повидимому, большее количество элементов среды, а в сложном комплексном раздражителе легче выделяет отдельные элементы. В связи с этим не всякий элемент комплексного сигнала вызывает у обезьяны стереотипную реакцию.

Это проявилось в следующих опытах. После достаточно длительного периода работы с лисой мы провели несколько опытов, в которых не клали никакой приманки в кормушки. Обычно мы открываем левой рукой кормушку, правой рукой показываем приманку и опускаем ее в кормушку, левой захлопываем кормушку. На этот раз правая рука остается неподвижной. Левая рука открывает кормушку и вновь ее захлопывает. Несмотря на то, что в кормушку ничего не положено, лиса неизменно открывает ту кормушку, которую я открывал. Открывание — один элемент ситуации — является сигналом для последующего действия. Сходно ведут себя медведь и шакал (Табл. 2.1 и Табл. 2.2).

С этим хочется сопоставить реагирование собаки на изолированный звук после того, как у нее был выработан условный рефлекс на комплекс звуков (Брегадзе).

Обезьяны ведут себя иначе. Они в таких случаях либо совсем не подходят к кормушкам, либо если и открывают, то обычно не ту, которую открывал экспериментатор. Мы даем этому такое объяснение. Подобно тому как в сложном предмете обезьяна способна выделять и воспринимать отдельные детали и направлять на них свою деятельность, так и сложную ситуацию, сложный комплекс условных сигналов она воспринимает не так слитно, как лиса, а расчленяет ее, выделяет в ней отдельные элементы, причем не все они имеют для нее равный вес.

Установка у обезьяны тоньше отдифференцирована; отсутствие приманки, как существенного элемента ситуации, изменяет реакцию.

У хищников, которые были нами подвергнуты изучению, выпадение существенной части сигнала (закладки приманки) не изменяет реакции. Процесс гораздо быстрее автоматизируется, и даже относительно несущественные элементы сигнала вызывают стереотипную форму реакции. (Интересно было бы провести с обезьянами опыты с комплексными раздражителями, как условными сигналами, аналогичные тем, какие были проведены А. Н. Брегадзе над собаками. Только в данном случае следовало бы использовать не звуковые, а зрительные раздражители).

По вопросу о способности обезьяны воспринять и удержать одновременно больше одного раздражителя проведена особая серия опытов с отсроченными реакциями. При этом закладывалось две или больше приманок в соответствующее число кормушек. К сожалению, мы не имели возможности провести параллельные сравнительные опыты с другими животными. Обезьяны — Пат, Рустам и гамадрилл Мишка — оказались способными удерживать в памяти расположение двух кормушек. Опыты проводились при небольших отсрочках; удлинение отсрочки до 2 мин. у Пата не снизило показателей. В опытах с Рустамом мы пытались выяснить, удерживает ли обезьяна в памяти точное число приманок. Мы производили закладку то одной, то двух, то трех приманок. Выяснилось, что способность удержания зависит прежде всего от наличия соответствующей установки. Пока мы предоставляли Рустаму возможность открывать после закладки приманок и истечения отсрочки любое число кормушек, у него, как прием, явно установилось открывание подряд всех кормушек с тенденцией к закреплению определенного порядка открывания. Если число открываний ограничить числом положенных приманок, появляется удержание расположения приманок (обычно мы не позволяли обезьяне открывать больше одной кормушки).

Работая с Патом на объем запоминания, мы не позволяли ему открывать больше двух кормушек. Так мы поступали, чтобы у животного не сформировался навык просто искать, пока не найдешь, не обращая внимания на расположение приманки.

При работе с Рустамом перед переходом к закладке Е две кормушки мы попытались выяснить этот вопрос. Рустаму при наличии одной приманки была предоставлена возможность открывать произвольное число кормушек. В первый день он использовал эту возможность очень широко, и после того, как уже взял приманку из кормушки, он просматривал и прочие кормушки. В общем, в первый день он сделал 24 таких излишних открывания. Очевидно, проявлялась общая связь «кормушка — приманка». На следующий день число лишних открываний было 12, на третий день 6, затем 5, 0, 1. На седьмой день приманку клали в две кормушки. На 12 предложений только два раза приманка была оставлена, и один раз кормушка была открыта после того, как вторая приманка была уже взята. Из этого с достаточной уверенностью можно вывести, что обезьяна помнила число положенных приманок.

На следующий день дана снова одна приманка: обезьяна сделала 14 лишних открываний, на следующий — 7. Уже этот ряд опытов позволяет сформулировать такой вывод: обезьяна может руководиться в своем поведении числом воспринятых приманок (1 или 2), однако в ней чрезвычайно велика склонность к автоматизации действий. Приобретенный обезьяной навык часто сильнее определяет форму поведения, чем недавнее восприятие. Дальнейший ход наших экспериментов это подтверждает.

Интересны результаты 127 и 128-го опытов, когда после одиночной приманки предлагались тройные. Восприятие этого количества сразу преодолевало прежний навык на вынимание одной приманки, и число открываний резко повышалось (Рис. 2.33). В то же время в обоих опытах было только по одному лишнему открыванию. В 128-м опыте шесть кусков не добрано. Однако во всех этих шести случаях после взятия двух кусков обезьяна открывала еще одну кормушку (ошибочно, не ту, которую следовало) и уходила, не найдя в ней ничего. Больше четырех кормушек она не открывала и при этом ни разу не открывала повторно одной и той же кормушки. Эти факты позволяют сделать такое заключение: обезьяна удерживает в памяти число положенных приманок и отличает две приманки от трех.

В 129-м опыте опускали две приманки, и она только один раз открыла лишнюю кормушку. Эти результаты совпадают с итогами приведенного в литературе опыта, когда на виду у обезьян клали приманку в двух или трех местах комнаты и затем предоставляли им возможность подбирать положенные куски. Однако удержание количества не является у Рустама вполне отчетливым и часто перекрывается навыком (установкой на многократное действие) или отказом вследствие безуспешности действия. Это подтверждается и дальнейшими опытами, когда мы в одном и том же опыте предлагали последовательно одну, две и три приманки.

Кроме одновременной закладки приманок, мы практиковали раздвигание этих закладок во времени. Введение паузы между двумя закладками до 30 сек. не снизило заметно результатов у Пата. Этот момент, возможно, имеет принципиальное значение. Здесь мы наблюдаем способность обезьяны формировать поступки во времени из нескольких восприятий в противоположность простой реакции на последний раздражитель.

Тот же процесс мы наблюдали в тех опытах, где мы на виду у Пата после закладки приманки переставляли коробку с приманкой в другое место, и Пат, выждав отсрочку, правильно открывал коробку. На переставляемые кормушки у Пата приходятся в общем даже более высокие показатели правильности, чем на кормушки, остающиеся неподвижными.

Вопрос о дифференцировании установок изучался нами по методу Тинкльпау путем подмены приманок. В одной из наших прежних работ ^[8] мы показали, что не только обезьяны, но и собаки, и лиса, и даже галки и ежи проявляют не просто пищевое устремление к приманке, но устремление именно к тому виду пищи, который им был предъявлен. Если они находят в кормушке взамен той приманки, которую они видели, другую, менее для них привлекательную, они ее не берут сразу, а обыскивают другие кормушки и, лишь не обнаружив в них показанной им ранее приманки, съедают найденную, а иногда и совсем отказываются от нее.

Толкование этого явления, данное Тинкльпау, мы рассмотрим позднее. Сейчас остановимся на фактической стороне, на данных, полученных на обезьянах. При замене приманок мы наблюдали, что отказ со стороны обезьяны бывает только при подмене более желательной приманки менее желательной. В противном случае обезьяна с готовностью берет неожиданно найденное. Мы толкуем это так: установка у обезьяны, как и у других высших животных, тонко дифференцирована, организм настроен на определенный вид корма. Всякая установка имеет свою биологическую значимость и в соответствии с ней определенную мощность. Более важные, а следовательно, и более мощные установки вытесняют менее сильные. Когда обезьяна вместо хлеба неожиданно встречает мандарин, возникающая в ней «мандаринная» установка легко вытесняет менее мощную — «хлебную», но не наоборот. Вместе с этим ориентировочно-исследовательский импульс даже по отношению к камешку оказывается более мощным, чем пищевой на хлеб.

Кроме качественной подмены приманки, мы испытали и количественную, подменяя большую приманку малой. Паташон, над которым было проведено несколько таких опытов, брал маленькую приманку, но затем открывал еще кормушки, как бы в поисках большой (Табл. 2.3).

Дифференцировка установок в соответствии с количествами и качеством приманки обнаружилась и в той серии опытов, где обезьяны делали выбор приманки после отсрочки. При одновременной закладке большого и малого кусков сахара гамадрилл Мишка берет в большинстве случаев первым большой кусок. На кормушку с большим куском приходится и меньшее число ошибок. Те же результаты получаются при сопоставлении сахара с орехами (сахар обезьянами предпочитается). Если же пользоваться этими приманками, применяя либо ту, либо другую, а не сопоставляя их одновременно, то выраженной разницы в эффекте нет. Сходные, хотя и менее яркие результаты, получены в аналогичных опытах с гамадриллом Рустамом.

Гамадрилл Габриэль реагировал следующим образом:

Остается рассмотреть еще одну область фактов — вопрос о роли упражнения в той форме поведения, которую мы называли отсроченной реакцией. Самый факт влияния упражнения в этой области был установлен нами и другими авторами. ^[9]

В этих исследованиях выявлено глазным образом влияние упражнения на повышение числа правильных реакций при той или другой отсрочке, но не выяснено, насколько сама способность к отсрочке является продуктам упражнения. Кроме этого вопроса перед нами стоял еще и другой. Мы видели, что удлинение отсрочки у хищников вызвало негативизм. Естественно было предположить, что негативизм был следствием постепенного удлинения отсрочки в течение долгого времени. Возникал вопрос: если дать хищнику сразу продолжительную отсрочку, не справится ли он с нею тогда?

Такой эксперимент был проведен студенткой-практиканткой ЛГУ А. С. Вольпе. Эксперимент был проведен с двумя обезьянами гамадриллами — Мишкой и Рустамом (Табл. 2.4 и Табл. 2.5) и двумя медвежатами. Закончен он был весной 1937 г. Негативизма при даче сразу больших отсрочек не проявлялось, но отсрочки в 5 мин., 3 мин. и даже в 30 сек. оказались не под силу ни медвежатам, ни обезьянам. С другой стороны, когда мы перешли к постепенному удлинению отсрочки, мы сумели довести ее у обезьян до 10 мин., а у одного медвежонка до 5 мин. (и то, и другое — не предел).

В случаях, когда мы допускали некоторую поспешность в удлинении отсрочки, результаты снижались. Приходилось возвращаться к менее продолжительной отсрочке и выдерживать ее некоторое время. После этого возможно было дальнейшее удлинение.

Мы истолковываем это явление как воспитание установки . Без воспитания установка устремления к приманке, спрятанной в кормушке, быстро исчезает. Биологически это понятно: животное увидело корм, он исчез и остался недосягаемым. Такие случаи в природе бывают, очевидно, довольно часто. В громадном большинстве случаев исчезнувший корм и не появляется вновь. Нецелесообразно тратить время на его ожидание, на запоминание места, где он исчез. Вернее заняться поисками другого.

Если приманка появилась вновь в пределах досягаемости очень скоро, еще в тот момент, когда животное не оторвалось от исчезнувшего объекта и не потеряло своей установки устремления, то эта установка связывается со всей ситуацией момента и закрепляется получением корма (или другого объекта, к которому животное стремилось). Установка становится более устойчивой, более живучей. В силу условных связей закладка приманки (исчезнувший корм) вызывает установку ожидания его пододвигания. Если отсрочка будет сильно отличаться по времени от предыдущей, то по тем же соображениям биологической целесообразности установка ожидания должна исчезнуть. Не застыть же организму в этом состоянии: а вдруг исчезнувший объект вообще не появится, ведь законное для него время прошло!

Таким образом, биологически понятно, что именно постепенным удлинением отсрочки можно воспитать требуемую установку организма. Из сказанного особенно ясно, что одни лишь показатели длительности отсрочки, полученные авторами в разных условиях эксперимента, без учета значения сроков и постепенности для воспитания отсрочки, без внимания к тому, что изучаемая способность воспитуема, ничего не говорят и непригодны для сравнительно- психологических обобщений. И непонятно, почему Маслов при установке, сходной с нашей, не мог получить для павианов-гамадриллов отсрочки продолжительнее 2 мин., а мы получили 10 мин., что́ не является пределом.

Приобретенная способность к длительной отсрочке оказывается довольно живучей. Несколько раз способность к длительной отсрочке была проверена после продолжительного перерыва. Мишка сохранил полностью способность к 5-минутной отсрочке после месячного перерыва, а позднее — к 10- минутной отсрочке после 4-месячного перерыва. Правда, в последнем случае первые два опыта дали более низкие показатели. Такое же хорошее удержание установлено у Рустама.

Влияние воспитания установки сказалось у нас еще в нескольких случаях. Мы говорили уже, что одна обезьяна прекрасно работала с. непищевыми приманками, а именно Паташон. Однако когда мы предложили непищевую приманку Пату, который уже долгое время работал на корме, он очень скоро отказался от работы с вещами. Другой пример. Мы изучали влияние повышения кормушки над уровнем других, как признака, облегчающего запоминание, на двух обезьянах — на Пате и Кларе. Для Клары этот факт имел явно благоприятное значение, а для Пата он, скорее, проявился в обратном смысле. Мы это объясняем тем, что Пат работал у нас уже второй год, работал с успехам, усвоил определенные приемы запоминания места кормушки. Изменения привычной ситуации, скорее, путало его, и новым признаком он не пользовался, так как привык уже руководиться другими. Клара была новой подопытной, у нее еще не воспиталось никакой определенной установки в смысле метода работы, и она с готовностью воспользовалась дополнительной приметой, облегчающей запоминание. Так же как и приведенные ранее данные о специфической установке на вынюхивание у лисы и шакала, этот случай показывает, насколько сама возможность эффективной отсроченной реакции определяется общей установкой организма.

Мы имеем еще один наглядный пример этого. Рустаму при закладке двух приманок и наличии пяти кормушек была предоставлена возможность открывать произвольное число кормушек. Постепенно у него оформился навык открывать все кормушки подряд. Этот прием хотя и требовал затраты некоторой, весьма впрочем незначительной излишней энергии, но был вполне эффективен: обе приманки попадали в рот. Не было никаких признаков запоминания расположения приманок. Проводя опыт при таких условиях, можно было бы сделать вывод, что Рустам вообще неспособен к удержанию расположения приманки при отсроченных реакциях. Стоило, однако, изменить условие эксперимента, не давая открывать более двух кормушек, как прежняя установка потеряла возможность осуществления, началась ее перестройка. Внимание перенеслось на место закладки приманки. В русле новой установки быстро сформировался новый навык. Во всех этих случаях установка, воспитанная определенными условиями эксперимента, проявляется как мотивационная установка. Обусловленность поведения именно ею и исторический характер формирования самой установки выступают очень ясно.

Воспитуемость установок, с одной стороны, и роль этих воспитанных установок — с другой, покоятся на двух основных свойствах жизненных процессов: на их относительной устойчивости и относительной пластичности.

Степень устойчивости «установок направленности» у наших животных выражается прежде всего в длительности предельной отсрочки. В наших опытах, как мы видели, обезьяны оказались способными к более длительным отсрочкам, чем хищники. В частности, у Мишки и у Рустама мы получили длительность отсрочки в 10 мин., у Пата — в 20 мин., причем ни тот, ни другой показатель не были предельными.

Устойчивость установок, повидимому, является в значительной мере функцией другого их свойства — пластичности. Эти два свойства на первый взгляд противоположны; однако по существу они — сопряженные характерные черты жизненного процесса. Они не остаются однородными и однозначными на всех этапах фило- и онтогенетического развития. Они непрерывно меняют свою форму и содержание. На высшем уровне развития и та, и другая сторона высоко развиты, получая, однако, несколько иное качественное содержание, чем их примитивное проявление на более низких этапах. Устойчивость ригидная переходит в устойчивость пластичную, а пластичность безразличная — в пластичность определенной направленности. Как мы видели, самая устойчивость, проявляющаяся в длительности отсрочки, является продуктом воспитания.

Подвижность и пластичность установок, как мы уже отметили, не суть синонимы неустойчивости, хотя генетически, вероятно, и связаны с нею, оказываясь выражением той же текучести, но на новой основе. Лабильность и пластичность служат положительными свойствами, обеспечивающими приспособляемость устойчивых установок к конкретным условиям, их усовершенствование и утончение. Противоположным ей свойством оказывается инертность. Проявление того и другого в разной степени мы наблюдаем и у хищников, и у обезьян. Инертность генетически связана с устойчивостью, но так же не однородна с нею, как и лабильность с неустойчивостью. Инертность имеет свою динамику.

Мы уже упоминали, как у лисы в период негативизма, вызванного удлинением отсрочки, удавалось преодолевать этот негативизм, перемежая длительные отсрочки с короткими. Короткая отсрочка создавала готовность реагировать, которая своей инертностью и преодолевала негативизм при следующей длительной отсрочке. С другой стороны, чередование длительных отсрочек с короткими значительно повышало показатель правильных реакций при коротких отсрочках. Думаем, что это можно истолковать так. Готовность к длительной отсрочке требовала более высокого напряжения установки. Когда представлялась возможность реагировать немедленно, эта более высокая мобилизованность проявлялась в повышении качества. А это соответствует тому, что мы говорили ранее о влиянии выраженности установки на правильность реагирования (см. Табл. 2.9—Табл. 2.13). Проявление инертности установок мы сплошь и рядом наблюдаем и у обезьян. У Пата она сказывается в его тенденции объединять кормушки в определенные пары (опыты 108—113), в тенденции открывать только две кормушки, хотя число приманок другое.

Такое же явление мы наблюдали у Рустама, когда меняли число приманок. В следующем разделе нашей работы мы опишем примеры еще более яркого проявления инертности установок у обезьян.

Лабильность установок у обезьян, как мы видели, проявляется прежде всего в легком переходе от пищевых установок к «ориентировочно- исследовательской» деятельности, а вслед за этим — в легком и точном восстановлении пищевой установки на приманку. Сказывается эта подвижность установок и в других проявлениях. И Пат, и Рустам легко приспосабливаются к новой ситуации, когда мы вместо двух больших кормушек ставим пять малых и когда вслед за этим вместо одной приманки кладем одновременно две приманки в две разные кормушки. Подобный переход для лисы оказался более трудным: она в этой ситуации просто перешла, как уже говорилось, к другому способу отыскания приманки — к вынюхиванию.

Примеры относительной подвижности и пластичности установок у обезьян мы встретим еще и в дальнейшем. Однако приходится подчеркнуть именно относительность этой подвижности. Она проявляется всегда на фоне инертности, особенно, если сопоставлять поведение обезьян с поведением человека в аналогичных условиях.