Ровно мѣсяцъ по пріѣздѣ своемъ, 5-го апрѣля 1887 г., миссъ Солливанъ писала своей пріятельницѣ:
Сегодня у насъ произошло важное событіе; Елена сдѣлала второй и рѣшительный шагъ: она теперь знаетъ, что всему есть названья и что ручная азбука есть ключъ ко всему, что̀ ей хочется знать.
...Послѣ завтрака я новела Елену къ водокачкѣ и заставила ее держать кружку подъ желобомъ, пока я накачивала воду. Вода, наполнивъ кружку, облила и руку ея, и я въ то же время написала слово «вода» въ ея свободную руку. Слово «вода» вмѣстѣ съ ощущеніемъ холодной воды на ея рукѣ поразило ее. Она уронила кружку и стояла неподвижно. Лицо ея озарилось совершенно новымъ свѣтомъ. Она нѣсколько разъ повторила пальцами «вода». Вдругъ она опустилась на траву и спросила, какъ зовутъ землю, водокачку, заборъ; затѣмъ, быстро повернувшись ко мнѣ, спросила, какъ меня зовутъ. Я отвѣтила «teacher» (тичеръ , «наставница, учительница»). Въ эту минуту няня принесла маленькую сестру Елены; она мигомъ продѣлала «бэби». Во всю дорогу обратно къ дому она была внѣ себя отъ восторга и съ одного раза выучивала названія всѣхъ встрѣчавшихся предметовъ. Въ этотъ день она въ нѣсколько часовъ прибавила тридцать новыхъ словъ къ своему словарю: «дверь, отворить, затворить, дать» и много другихъ.
Этотъ великій день такъ глубоко врѣзался во все существо шестилѣтней дѣвочки, что она, взрослая, семнадцать лѣтъ спустя, испытавъ безконечное множество тоже въ своемъ родѣ неизгладимыхъ впечатлѣній, описала его вполнѣ сознательно и съ гораздо бо̀льшими подробностями, чѣмъ сама ея наставница, для которой, однако, онъ тоже обозначалъ моментъ первой важности въ ея жизни: первое и рѣшительное торжество въ борьбѣ съ жестокимъ демономъ, державшимъ бѣдное дитя въ своихъ оковахъ. Вотъ этотъ, потрясающій по безыскусственности, разсказъ:
Однажды я играла съ моей новой куклой. Миссъ Солливанъ, положивъ мнѣ на колѣни и старую, большую, писала въ моей рукѣ слово d-o-l-l и старалась внушить мнѣ, что это слово примѣняется къ обѣимъ. Утромъ того же дня мы долго бились надъ словами m-u-g (кружка) и w-a-t-e-r (вода). Она всячески старалась внушить мнѣ, что «кружка» — кружка, а «вода» — вода, но я все сбивалась и смѣшивала оба понятія. Въ отчаяніи она бросила споръ съ тѣмъ, чтобы возобновить его при первомъ удобномъ случаѣ. Ея настойчивость меня раздосадовала, и, схвативъ новую куклу, я изо всей силы швырнула ее на полъ. Когда я почувствовала куски разбитой куклы у ногъ своихъ, это доставило мнѣ злобное удовольствіе. За страстной выходкой не послѣдовало ни сожалѣніе, ни чувство виноватости. Я куклу не любила. Въ безмолвномъ, темномъ мірѣ, въ которомъ я жила, не было особенно нѣжныхъ чувствъ. Я чувствовала, какъ моя наставница сметала обломки на одну сторону очага, и ощущала пріятное сознаніе, что убранъ предметъ, досадившій мнѣ. Она принесла мнѣ мою шляпу, и я поняла, что сейчасъ буду гулять на тепломъ солнышкѣ. Мысль эта, — если можно назвать мыслью безсловесное ощущеніе, — заставила меня прыгать и бѣгать отъ удовольствія.
Мы пошли по дорожкѣ къ водокачкѣ; насъ туда привлекало благоуханіе каприфолія, которымъ былъ покрытъ домикъ, въ которомъ она помѣщалась. Кто-то качалъ воду, и моя наставница взяла мою руку и держала ее подъ желобомъ насоса. По мѣрѣ того, какъ прохладная струя лилась на одну руку, она въ другую писала слово «вода» сначала медленно, потомъ быстрѣе. Я замерла; все мое вниманіе сосредоточилось на движеніяхъ ея пальцевъ. Вдругъ я почувствовала, какъ въ туманѣ, точно сознаніе чего-то забытаго, словно дрогнула во мнѣ проснувшаяся мысль; и ка̀къ — не знаю, но тайна человѣческой рѣчи открылась мнѣ. Я знала, что «в-о-д-а » означаетъ именно и только это чудное «что-то», что̀ льется на мою руку. Живое слово разбудило мою душу, озарило ее свѣтомъ, дало ей радость, надежду, — освобожденіе! Еще были преграды, правда, но такія, которыя могли со временемъ быть снесены.
Я отошла отъ водокачки съ жаждой знанія. Каждый предметъ имѣлъ имя, и каждое имя порождало новую мысль. На пути къ дому мнѣ казалось, что все, чего я касалась, трепетало жизнью. Это было оттого, что я на все смотрѣла вдругъ даннымъ мнѣ новымъ, дивнымъ зрѣніемъ. Входя въ нашу дверь, я вспомнила про разбитую мною куклу. Я направилась къ очагу и подобрала куски. Я тщетно старалась собрать ихъ. И вдругъ глаза мои наполнились слезами: я сознала, чта̀ я сдѣлала, и впервые почувствовала сожалѣніе и раскаяніе.
Я въ этотъ день выучила очень много новыхъ словъ. Не помню, какія именно, то-есть не всѣ, но знаю, что въ числѣ ихъ были: отецъ, мать, сестра, teacher (тичеръ, «наставница»), — слова, отъ которыхъ весь міръ для меня зацвѣлъ, какъ Аароновъ жезлъ. Трудно было бы найти дитя счастливѣе меня, когда я легла въ свою постельку въ концѣ этого достопамятнаго дня, переживая въ умѣ радости, которыя онъ мнѣ принесъ, и въ первый еще разъ страстно желая прихода новаго дня.
Коснувшійся души ребенка лучъ свыше не только озарилъ мракъ, въ которомъ она такъ долго томилась, но и согрѣлъ ее: сразу словно оттаялъ сковывавшій ее ледъ замкнутости и отчужденія, и, вмѣстѣ съ радостью прозрѣнія, она раскрылась болѣе высокимъ, дотолѣ невѣдомымъ ей радостямъ благодарности и любви. На слѣдующее же утро въ припискѣ къ своему письму, миссъ Солливанъ уже дѣлится со своей пріятельницей счастьемъ, которымъ это чудесное перерожденіе преисполняетъ сердце ея:
Приписка отъ 6-го апрѣля. — Я вчера не поспѣла на почту; поэтому припишу двѣ строчки. Елена встала сегодня радужная, какъ маленькая фея. Она все утро порхаетъ отъ одного предмета къ другому и на радостяхъ то и дѣло обнимаетъ меня. Вчера вечеромъ, когда я легла въ постель, она приластилась ко мнѣ и въ первый разъ сама меня поцѣловала. Я думала, у меня сердце разорвется отъ счастья.
Ступивъ на новый путь, Елена идетъ уже безъ остановки, съ быстротою, почти пугающей ея близкихъ. Миссъ Солливанъ пишетъ отъ 10-го апрѣля:
10-е апрѣля. — Елена развивается съ каждымъ днемъ, почти съ каждымъ часомъ. Гдѣ бы мы ни находились, гдѣ бы ни гуляли, она спрашиваетъ названія предметовъ, которыхъ нѣтъ въ домѣ. Она непремѣнно хочетъ, чтобы всѣ домашніе учились разговаривать съ ней, и всѣхъ и каждаго учитъ азбукѣ. Она бросаетъ свои прежніе знаки и жесты по мѣрѣ того, какъ узнаетъ слова, и каждое новое пріобрѣтеніе доставляетъ ей живѣйшую радость. И мы замѣчаемъ, что лицо ея съ каждымъ днемъ становится выразительнѣе.
Теперь, наконецъ, наставница могла собраться съ мыслями и, на основаніи полученныхъ данныхъ, начертать нѣчто въ родѣ плана будущихъ дѣйствій. Достигнувъ перваго великаго успѣха, легче было обдумать пріемы для достиженія и дальнѣйшихъ результатовъ. Освобожденная изъ оковъ природа сразу принялась за работу; оставалось помогать ей и при такой даровитой натурѣ не столько направлять ее, сколько слѣдовать за нею. Думы страстно преданной своему дѣлу воспитательницы въ этотъ торжественный и рѣшительный моментъ поражаютъ глубиной и смѣлостью и свидѣтельствуютъ о замѣчательной самостоятельности молодой дѣвушки въ такой области, гдѣ нельзя шага ступить, не натыкаясь на какую-нибудь теорію.
Я рѣшила, — пишетъ она того же 10-го апрѣля: — не назначать пока времени для правильныхъ уроковъ. Я буду поступать съ Еленой совершенно, какъ съ двухлѣтнимъ младенцемъ. Мнѣ на- дняхъ пришла мысль, что нелѣпо требовать отъ ребенка, чтобъ онъ являлся въ извѣстное время въ извѣстное мѣсто для того, чтобы повторять извѣстные уроки, когда у него еще нѣтъ достаточнаго запаса словъ. Я куда-то услала Елену и сѣла у себя хорошенько все обдумать. Я спросила себя: ка̀къ нормальное дитя научается говорить? Отвѣтъ простой: «подражаніемъ ». Ребенокъ является на свѣтъ со способностью говорить и научается самъ собою, лишь бы былъ къ тому извнѣ достаточный стимулъ. Онъ видитъ, ка̀къ другіе дѣлаютъ то или другое, и дѣлаетъ то же. Онъ слышитъ, ка̀къ другіе произносятъ слова, и тоже старается. Но задолго до того дня, когда онъ произнесетъ первое слово, онъ отлично понимаетъ то, что́ ему говорятъ . Я послѣднее время наблюдала за Елениной маленькой кузиной. Ей около пятнадцати мѣсяцевъ, и она уже много понимаетъ. Въ отвѣтъ на разные вопросы она премило указываетъ на свой носикъ, ротикъ, глазки, щечку, ушко. Если я спрошу: «А гдѣ у бэби другое ушко?» — она вѣрно покажетъ. Если я дамъ ей цвѣтокъ и скажу: «Дай мамѣ», — она несетъ матери. Если я скажу: «Гдѣ маленькая плутовка?» — она прячется за маминъ стулъ или закрываетъ лицо ручками и выглядываетъ оттуда съ лукавымъ, плутовскимъ выраженіемъ. Она исполняетъ всякія приказанія въ родѣ слѣдующихъ: «приди ко мнѣ», «поцѣлуй», «иди къ папѣ», «запри дверь», «дай мнѣ сухарикъ». Но я еще не слыхала, чтобы она сама пробовала выговорить хотя бы одно изъ этихъ словъ. Эти наблюденія послужили мнѣ ключомъ къ той методѣ, по которой надо учить Елену. Я буду говорить ей въ руку, какъ младенцу говорятъ въ ухо, исходя изъ того положенія, что она обладаетъ такою же способностью къ усвоенію и подражанію, какъ и нормальное дитя. Я буду говорить съ нею цѣлыми фразами, дополняя смыслъ сказаннаго, по мѣрѣ надобности, изобрѣтенными ею знаками и жестами, но не буду стараться приковывать ея вниманіе къ чему-нибудь одному, а, напротивъ, буду всячески стараться заинтересовать ее и возбуждать дѣятельность ея ума.
Ровно двѣ недѣли спустя миссъ Солливанъ писала:
Полный успѣхъ! Елена теперь знаетъ значеніе болѣе ста словъ и каждый день учить новыя слова, нимало не подозрѣвая, что она дѣлаетъ нѣчто особенное. Она учится, потому что нельзя иначе, какъ птица научается летать. Только, пожалуйста, не думайте, будто она выражается свободно. Подобно своей маленькой кузинѣ, она смыслъ цѣлой фразы вмѣщаетъ въ одно слово. «Молоко!» съ прибавленіемъ извѣстнаго жеста значить: «дай еще молока». «Мама?» съ вопросительнымъ выраженіемъ значить: «Гдѣ мама?» «Гулять» значить: «Пойдемте гулять» или «Я хочу гулять». Но когда я пишу въ ея рукѣ «Дай мнѣ хлѣбъ», она подаетъ. И если я пишу: «Пойди, достань шляпку; мы пойдемъ гулять», она это немедленно исполняетъ. Одни слова «шляпа», «гулять», вызвали бы въ ея умѣ то же представленіе, но цѣлая фраза, повторенная много разъ въ теченіе дня, запечатлѣвается въ мозгу, и она весьма скоро сама повторяетъ ее.
Миссъ Солливанъ научила Елену искать предварительно спрятанный предметъ. Первые три дня дѣвочка искала въ невозможныхъ мѣстахъ: напримѣръ, мячикъ — подъ аспидной доской, или большую катушку — въ крошечной коробочкѣ, но весьма скоро навострилась.
Сегодня я спрятала сухарь, — разсказываетъ миссъ Солливанъ. — Она искала вездѣ, гдѣ только могла придумать, и уже пришла въ отчаяніе, какъ вдругъ ее озарила новая мысль: она подбѣжала ко мнѣ и, заставивъ меня широко раскрыть ротъ, подвергла его основательному обыску. Не найдя и тутъ слѣдовъ сухаря, она указала на мой желудокъ и продѣлала слово — «ѣсть». Нельзя было яснѣе сказать: «Ужъ не съѣла ли?»
На-дняхъ кто-то ей далъ нѣсколько конфетъ; она ихъ съѣла кромѣ одной, которую спрятала въ карманъ своего фартучка. Придя домой, она отыскала мать и сказала: «Конфетка дать бэби». Мать отвѣчала: «Бэби ѣсть — нѣтъ». Тогда она подошла къ люлькѣ, ощупала ротикъ малютки и указала на свои зубы. Мать написала въ ея руку: «Зубы». Елена подумала, покачала головой и продѣлала пальцами: «Бэби — зубы — нѣтъ: бэби — ѣсть — нѣтъ», то-есть, «Бэби не можетъ ѣсть, потому что у нея нѣтъ зубовъ».
Еще двумя недѣлями позже (8-го мая 1887):
Нѣтъ, не присылайте больше вещей изъ дѣтскаго сада; бусы, проколотыя карты, соломинки и пр. намъ больше не нужны.
Я начинаю подозрительно относиться ко всѣмъ мудренымъ и спеціальнымъ воспитателънымъ системамъ. Мнѣ кажется, онѣ построены на предположеніи, что каждый ребенокъ — нѣчто въ родѣ идіота, котораго надо учить мыслить. На самомъ же дѣлѣ, если ребенка предоставить самому себѣ, онъ будетъ мыслить больше и правильнѣе. Пусть онъ свободно ходитъ туда, сюда, знакомится съ настоящими предметами и самъ разбирается въ своихъ впечатлѣніяхъ вмѣсто того, чтобы сидѣть въ комнатѣ за круглымъ столикомъ и слушать, какъ ласковая учительница кроткимъ голосомъ предлагаетъ ему построить каменную стѣну изъ деревянныхъ кубиковъ, или соорудить радугу изъ полосокъ цвѣтной бумаги, или же заставляеть его сажать соломенныя деревья въ горшочки изъ разныхъ бусъ. Такое учсніе наполняетъ умъ искусственными понятіями, отъ которыхъ потомъ ребенку надо отдѣлаться, прежде чѣмъ ему можно будетъ развивать самостоятельныя понятія изъ дѣйствительно имъ иснытаннаго.
Еленѣ прилагательныя и нарѣчія даются такъ же легко, какъ имена и глаголы. Понятіе у нея всегда предшествуетъ слову. У нея задолго до меня были знаки, означающіе «большой» и «маленькій»... На-дняхъ я замѣнила эти знаки словами, и она тотчасъ же стала употреблять ихъ и бросила знаки. Теперь я могу говорить ей, чтобъ она принесла мнѣ большую книгу или маленькую тарелку, чтобы шла по лѣстницѣ медленно, бѣжала быстро и пр. Сегодня она въ первый разъ употребила союзъ «и». Я сказала ей, чтобъ она заперла дверь, а она добавила «и на ключъ».
Полчаса назадъ она съ шумомъ ворвалась ко мнѣ въ комнату. Я сначала не могла разобрать, въ чемъ дѣло, что̀ ее такъ волнуетъ. Она все повторяла: «собака — бэби» и пересчитывала свои пять пальцевъ, потомъ сосала ихъ. Первою моей мыслью было, что которая-нибудь изъ собакъ укусила маленькую Мильдредъ, но сіяющее лицо Елены успокоило меня. Она непремѣнно настаивала, чтобы я шла съ нею куда-то, что-то смотрѣть. Она повела меня къ водокачкѣ, и тамъ, на соломѣ, въ углу, лежала одна изъ собакъ, сеттеръ, и съ нею — пять прелестныхъ щенятъ! Я тутъ же научила Елену слову «щенокъ», потомъ провела ея рукой по всѣмъ и написала множественное: «щенята». Она крайне интересовалась кормленіемъ и нѣсколько разъ продѣлала «мама — собака» и «бэби». Она замѣтила, что у щенятъ глаза закрыты, и сказала: «Глаза — закрыть; спать — нѣтъ», т. е. «глаза у щенятъ закрыты, но они не спятъ»... Она указала на каждаго щенка особо, потомъ на свои пять пальцевъ, и я научила ее слову «пять». Тогда она подняла одинъ палецъ и сказала: «бэби». Я поняла, что она думаетъ о сестрѣ, и написала: «одинъ бэби и пять щенятъ». Поигравъ съ ними, она вдругъ спохватилась, что у щенятъ, какъ и у людей, должны быть имена, и спросила, какъ каждаго зовутъ. Я сказала, чтобъ она спросила у отца, но она сказала: «нѣтъ — мама». Вероятно, разсудила, что мамы болѣе свѣдущи по части всякихъ бэби. Она замѣтила, что одинъ щенокъ гораздо меньше другихъ, и продѣлала слово «маленькій» и въ то же время изобрѣтенный ею условный знакъ, я же написала «очень маленькій». Она поняла, что слово «очень» означаетъ то новое понятіе, которое только что пришло ей въ голову, и упражнялась въ немъ по дорогѣ домой, употребляя его совершенно вѣрно. Подниметъ два камешка: одинъ — «маленькій », другой — «очень маленькій». Касаясь рукой сестры, она сказала: «Бэби — маленькій; щенокъ — очень маленькій». Затѣмъ стала дѣлать сперва большіе шаги, потомъ небольшіе, наконецъ совсѣмъ крошечные, приговаривая: «большой», «маленькій», «очень маленькій». Въ настоящую минуту она ходитъ по всему дому и примѣняетъ новыя слова ко всевозможнымъ предметамъ.
Съ тѣхъ поръ, какъ я бросила правильные уроки, Елена учится гораздо быстрѣе. Я убѣждена, что время, которое учительница проводитъ въ добываніи изъ ребенка того, что она въ нею вложила, чтобы убѣдитъся, тамъ ли оно и пустило ли корни — время потерянное. По-моему, гораздо лучше принять на вѣру, что ребенокъ дѣлаетъ свое дѣло, и что положенное въ него сѣмя въ свое время принесетъ плодъ...
16-е мая 1887. — Мы съ нѣкоторыхъ поръ дѣлаемъ большія прогулки каждое утро, тотчасъ послѣ завтрака. Погода чудесная, и воздухъ пропитанъ ароматомъ земляники. Цѣль наша — маленькая пристань на рѣкѣ Теннесси, мили двѣ отъ дома. Мы никогда не знаемъ, какъ туда дошли или гдѣ мы находимся въ данную минуту. Но это только увеличиваетъ наше наслажденіе, особенно, когда все, что мы встрѣчаемъ, для насъ ново. По правдѣ сказать, мнѣ иногда сдается, что я до сихъ поръ ничего не видала, такъ много Елена находитъ, о чемъ спрашивать во всю дорогу. Мы гоняемся за бабочками; иногда одну поймаемъ. Тогда мы садимся подъ дерево иди въ тѣни куста и бесѣдуемъ о ней. Если она переживетъ урокъ, мы ее выпускаемъ; но обыкновенно ея жизнь и красота приносятся въ жертву на алтарь науки; хотя опять-таки, въ другомъ смыслѣ, она живетъ вѣчность, такъ какъ она претворилась въ прекрасныя мысли. Удивительно, какъ слова порождаютъ идеи! Каждое новое слово, которому Елена научается, точно создаетъ необходимость въ множествѣ другихъ. Умъ ея растетъ своею собственною непрерывною дѣятельностью.
Наша пристань служила войскамъ во время войны мѣстомъ высадки, но она давно развалилась и поросла мохомъ и сорными травами. Полное уединеніе настраиваетъ на тихія думы. Возлѣ пристани бьетъ прелестный, живой ключъ, который Елена прозвала «бѣличья чашка», послѣ того, какъ я ей сказала, что бѣлочки ходятъ сюда пить... Домой приходимъ какъ разъ къ обѣду, и Елена порывается матери разсказать все, что̀ видѣла. Это желаніе передать другимъ то, что ей сказано, отмѣчаетъ большой шагъ въ ея умственномъ развитiи и служитъ неоцѣненнымъ стимуломъ къ пріобрѣтенію языка. Я прошу всѣхъ близкихъ поощрять ее разсказывать о своихъ похожденіяхъ и совѣтую имъ выказывать какъ можно больше любопытства и удовольствія, выслушивая ея маленькія приключенія. Это льстить дѣтской любви къ одобренію старшихъ и заинтересовываетъ ее... Она, конечно, дѣлаетъ много ошибокъ, переставляетъ слова, выворачиваетъ фразы наизнанку, страшно путается въ именахъ и глаголахъ, но то же самое дѣлаетъ и нормальный ребенокъ. Я увѣрена, что это все само собою выправится. Важно желаніе передать. Я подсказываю слово-другое, иногда и цѣлую фразу, напоминаю о чемъ-нибудь пропущенномъ или забытомъ. Такимъ образомъ, ея запасъ словъ быстро растетъ, новыя слова всходятъ, какъ сѣмена, и порождаютъ новыя нонятія.
Сама Елена и теперь хорошо помнитъ малѣйшія подробности изъ этого перваго лѣта, послѣдовавшаго за ея умственнымъ пробужденіемъ. Заколдованный темный боръ, въ которомъ она дотолѣ блуждала, путаясь въ безвыходной поросли и расшибаясь о стволы и пни, вдругъ превратился въ волшебный, залитый солнцемъ садъ, гдѣ на каждомъ шагу благодѣтельныя феи подносили ей душистые цвѣты и плоды; каждый часъ ознаменовывался какимъ-нибудь открытіемъ или событіемъ. Теперь было зачѣмъ жить; исчезло гнетущее чувство безцѣльности и пустоты, и пожирающая, неугомонная любознательность, находя во всякое время удовлетвореніе, сдѣлалась источникомъ не раздражительности и припадковъ отчаянія, а нескончаемаго праздника.
Когда пришло время полевымъ цвѣточкамъ, — разсказываетъ Елена: — миссъ Солливанъ взяла меня за руку и повела въ поля, гдѣ люди готовили почву для посѣва, да на берегъ рѣки Теннесси и тамъ, сидя на прогрѣтой солнцемъ травѣ, впервые бесѣдовала со мной о благости природы. Я узнала, какъ солнце и дождь поднимаютъ изъ земли растенія, которыя радуютъ взоръ, даютъ вкусную пищу; какъ птицы вьютъ гнѣзда, и живутъ, и благоденствуютъ; какъ бѣлка, олень, левъ и всякая прочая тварь находитъ себѣ пропитаніе и пристанище. По мѣрѣ того, какъ расширялись мои знанія обо всемъ, я болѣе и болѣе сознавала, въ какомъ дивномъ мірѣ я живу. Задолго передъ тѣмъ. какъ я выучилась разрѣшать ариѳметическую задачу или описывать видъ земли, миссъ Солливанъ научила меня чувствовать красоту въ благоуханныхъ лѣсахъ, въ каждой былинкѣ, въ мягкихъ очертаніяхъ и ямочкахъ на ручкѣ моей маленькой сестренки. Она самыя первыя мои мысли слила съ природой, пробудила во мнѣ чувство родства съ цвѣтами и птицами.
Помню то утро, когда я впервые спросила значеніе слова: «любовь». Я тогда еще немного знала словъ. Я въ саду нашла нѣсколько раннихъ фіалокъ и принесла ихъ моей наставницѣ. Она хотѣла поцѣловать меня, но въ то время я еще не любила, чтобы меня цѣловалъ кто-либо, кромѣ моей матери. Миссъ Солливанъ нѣжно обняла меня одной рукой, а другою написала въ моей ладони: «люблю Елену».
Что такое любовь? — спросила я [2].
Она прижала меня ближе къ себѣ и сказала: «любовь тутъ», указывая на мое сердце, біеніе котораго я тогда впервые сознательно замѣтила. Слова ея сильно озадачили меня, потому что я въ то время еще не понимала ничего, чего я не могла трогать руками.
Я понюхала фіалки въ ея рукѣ и спросила, наполовину словами, наполовину знаками: «Любовь — не благоуханіе ли цвѣтовъ?».
«Нѣтъ, — отвѣтила она.»
Опять я задумалась. Солнце жарко пригрѣвало насъ.
Не это ли любовь? — спросила я, протягивая руку по тому направленно, съ котораго шло тепло.
Мнѣ казалось, что не могло быть ничего чудеснѣе солнца, отъ котораго все цвѣтетъ и растетъ. Но миссъ Солливанъ покачала головой, и я сильно недоумѣвала и огорчилась. Мнѣ казалось страннымъ, почему моя наставница не можетъ показать мнѣ любовь?
Дня два спустя я нанизывала бусы разной величины симметрическими группами: двѣ большія, три маленькія и такъ далѣе. Я надѣлала много ошибокъ, и миссъ Солливанъ снова и снова указывала мнѣ ихъ съ кроткимъ терпѣніемъ. Наконецъ, я сама замѣтила крупную ошибку въ распредѣленіи бусъ и на мгновеніе сосредоточила свое вниманіе на урокѣ и старалась сообразить, въ какомъ порядкѣ слѣдовало мнѣ нанизать ихъ. Миссъ Солливанъ дотронулась до моего лба и энергически стала чертить въ моей ладони: «подумай» [3].
Мигомъ, какимъ-то наитіемъ, я поняла, что это слово означаеть процессъ, въ ту минуту совершавшійся въ моей головѣ. Это было первое, осмысленно постигнутое мною отвлеченное понятіе.
Долго я сидѣла смирно, — не думала о бусахъ, насыпанныхъ у меня на колѣняхъ, а старалась пріискать значеніе слову «любовь» при свѣтѣ этой новой мысли. Солнце весь день пряталось за облаками, и выпадали краткіе ливни: но вдругъ оно вновь показалось во всемъ южномъ великолѣпіи. Опять я спросила свою наставницу: «Не это ли любовь?»
«Любовь, — отвѣтила она: — нѣчто въ родѣ облаковъ, которыя были на небѣ, прежде чѣмъ солнце показалось». Затѣмъ, въ нѣсколько болѣе простыхъ, понятныхъ мнѣ словахъ пояснила: «Мы вѣдь не можемъ рукой достать облака, но мы чувствуемъ дождь, знаемъ, какъ рады ему цвѣты и жаждущая земля послѣ знойнаго дня. Такъ и до любви мы не можемъ прикасаться руками, но мы чувствуемъ сладость, которую она изливаетъ на все. Безъ любви тебѣ не было бы весело и не хотѣлось бы играть.»
Чудная истина разомъ озарила умъ мой: я вдругъ почувствовала, что отъ моей души до другихъ душъ протянуты невидимыя нити...
Все, чему учила меня миссъ Солливанъ, она поясняла интереснымъ, поэтическимъ разсказомъ или даже стихотвореніемъ. Когда что-нибудь особенно занимало или восхищало меня, она объ этомъ бесѣдовала со мною, словно сама была маленькой дѣвочкой... И то, о чемъ другія дѣти съ ужасомъ вспоминаютъ, какъ о многотрудномъ странствованіи черезъ дебри грамматики, сухихъ задачъ и еще болѣе сухихъ опредѣленій, у меня въ памяти осталось самымъ свѣтльтмъ воспоминаніемъ.
Я не могу объяснить удивительную симпатію, съ которою она относилась къ моимъ дѣтскимъ радостямъ и потребностямъ. Къ тому же, она обладала удивительнымъ даромъ описывать. Она быстро скользила по неинтереснымъ подробностямъ и никогда не раздражала меня вопросами, имѣвшими цѣлью удостовѣриться, запомнила ли я третьягоднишній урокъ. Она вводила научныя техническія детали понемногу, и каждый предметъ у нея выходилъ такой живой, что я не могла бы не запомнить.
Мы много занимались на открытомъ воздухѣ, предпочитая лѣсъ и солнце сидѣнію взаперти. Отъ всѣхъ моихъ первыхъ уроковъ вѣетъ благоуханіемъ лѣсовъ, тонкимъ смолистымъ ароматомъ хвои, съ запахомъ дикаго винограда...
Иногда я вставала на зарѣ, чтобы прокрасться въ садъ, пока роса тяжелыми каплями еще лежала на травахъ и цвѣтахъ. Рѣдко кто знаетъ, какое наслажденіе чувствовать въ ладони легкое прикосновеніе розы или мѣрное движеніе лиліи, колеблемой утреннимъ вѣтеркомъ. Иногда, срывая цвѣтокъ, я находила въ немъ насѣкомое и чувствовала вибрацію отъ тренія или трепетанія крылышекъ испуганнаго маленькаго созданія, вдругъ замѣтившаго легкое давленіе снаружи.
Еще любила я фруктовый садъ, гдѣ плоды созрѣвали въ началѣ іюля. Крупные, пушистые персики свѣшивались до самой моей руки, яблоки падали мнѣ къ ногамъ, срываемыя съ деревьевъ шаловливымъ вѣтромъ. Съ какимъ восторгомъ я собирала ихъ въ фартукъ, прикладывала щеки къ гладкой кожѣ яблоковъ, еще теплыхъ отъ солнца, и бѣжала съ моей добычей домой!
Самой любимой у насъ была прогулка къ развалившейся пристани на рѣкѣ Теннесси, гдѣ въ междоусобную войну высаживались войска. Тамъ провели мы много счастливыхъ часовъ, и я, играя, училась географіи. Я строила плотины изъ камушковъ, сооружала острова и озера, рыла рѣчныя русла, — и не снилось мнѣ, что я учу урокъ. Съ возрастающимъ изумленіемъ внимала я описаніямъ обширнаго земного шара съ его огнедышащими горами, зарытыми городами, скованными льдомъ рѣками и другими чудесами. Миссъ Солливанъ лѣпила ландкарты изъ глины, на которыхъ я могла пальцами выслѣживать горныя цѣпи, долины и извилистое теченіе рѣкъ. Мнѣ и это нравилось; но дѣленіе земли на полосы и полюсы сбивало и сердило меня. Для нагляднаго представленія широтъ употреблялись шнурочки на апельсинѣ, и до сихъ поръ слово: «умѣренная полоса» прежде всего вызываетъ въ моемъ воображеніи путаные круги изъ веревочекъ...
Одно, чего я не любила, помнится мнѣ, — ариѳметика. Меня съ самаго начала не занимала наука чиселъ. Миссъ Солливанъ старалась учить меня посредствомъ нанизыванія бусъ группами, и, съ помощью соломинокъ, я одолѣла сложеніе и вычитаніе. У меня никогда не хватало терпѣнія устраивать больше пяти или шести группъ за одинъ присѣстъ. Совѣсть моя тогда была покойна на весь день, и я убѣгала играть.
Такъ же легко познакомилась я съ зоологіей и ботаникой.
Однажды одинъ господинъ, имени котораго я не помню, прислалъ мнѣ коллекцію ископаемыхъ: крошечныхъ раковинокъ, съ прелестными, отчетливыми помѣтками, кусочки песчаника съ отпечатанными на нихъ слѣдами птичьихъ лапокъ и чудесный папоротникъ. То были ключи, которые открыли мнѣ сокровищницу чудесъ допотопнаго міра. Дрожащими пальцами внимала я разсказамъ миссъ Солливанъ о страшныхъ, съ невозможными именами звѣряхъ, которые нѣкогда тяжелыми, неуклюжими шагами бродили по первобытнымъ лѣсамъ, ломая себѣ на кормъ сучья исполинскихъ деревьевъ, и умирали въ пустынныхъ болотахъ, въ глубинѣ отдаленней, неподдающейся исчисленію старины. Долгое время эти странныя твари преслѣдовали меня даже во снѣ, и этотъ мрачный періодъ сдѣлался темнымъ фономъ, на которомъ тѣмъ свѣтлѣе отдѣлялось радостное настоящее, наполненное солнечнымъ сіяніемъ, розами. Какъ ясно помню я мою лошадку- пони, его сердитое фырканье и пряный, клеверный запахъ его дыханія, когда мы съ миссъ Солливанъ, бывало, изловимъ его на лужайкѣ и взнуздаемъ его, какъ онъ не былъ похожъ на тѣхъ мрачныхъ, допотопныхъ звѣрей!
Много разъ растенія были темой нашихъ уроковъ. Мы купили лилію и поставили на солнечное окно. Скоро длинные, остроконечные бутоны собрались раскрываться. Узенькіе, похожіе на листья, наружные лепестки раздвинулись медленно, казалось мнѣ, нехотя, какъ бы неохотно открывая взорамъ дотолѣ защищаемую ими нѣжную красоту. Однако, разъ процессъ начался, онъ подвигался быстро, но систематично, по порядку. Всегда былъ одинъ бутонъ больше и красивѣе прочихъ. Красавица словно торжественнѣе скидывала съ себя покрывало и, представая міру въ своемъ шелковистомъ, блестящемъ, бѣломъ нарядѣ, точно сознавала себя царицею надъ болѣе скромными сестрами, которыя какъ-то робко разоблачались, пока все растеніе не обращалось въ одно сплошное чудо красоты и благоуханія.
Однажды мы поставили на окно между растеній стеклянный глобусъ, въ которомъ плавало одиннадцать лягушечьихъ головастиковъ. Очень весело было погрузить руку въ воду и чувствовать, какъ они тамъ рѣзвятся и скользятъ между моими пальцами; одинъ, посмѣлѣе, какъ-то разъ прыгнулъ выше края и упалъ на полъ, гдѣ я его нашла, почти полумертвымъ. Единственнымъ признакомъ жизни было вздрагиваніе хвостика. Однако, лишь только опять попалъ въ свою стихію, онъ стремглавъ пустился ко дну и тотчасъ же поплылъ большими кругами, какъ ни въ чемъ не бывало. Онъ показалъ свою отвагу, посмотрѣлъ, что̀ тамъ за стеклянной стѣной, и теперь, совершенно довольный, остался жить въ своемъ прозрачномъ домѣ, подъ большой фуксіей, въ ожиданіи своего конечнаго превращенія въ полноправную лягушку. Затѣмъ его переселили въ хорошенькій прудикъ въ концѣ сада, гдѣ онъ, вѣроятно, не одну лѣтнюю ночь задавалъ лягушечьи концерты.
Около этого времени со мной было приключеніе, научившее меня, что природа не всегда милостива. Моя наставница и я однажды возвращались домой съ дальней прогулки. Утро было ясное, но, когда мы, наконецъ, повернули къ дому, становилось жарко и душно, такъ что мы раза два- три останавливались подъ деревомъ у дороги, отдохнуть въ послѣдній разъ подъ дикимъ вишневымъ деревомъ, уже очень неподалеку отъ дома. Въ тѣни его было пріятно, и забраться на него было такъ легко, что я, съ помощью миссъ Солливанъ, вскарабкалась на одинъ изъ нижнихъ сучьевъ и преудобно тамъ усѣлась. И такъ тамъ было хорошо, прохладно, что миссъ Солливанъ предложила тутъ позавтракать. Я обѣщала сидѣть смирно, и она пошла домой, за провизіей.
Вдругъ съ деревомъ что-то произошло. Изъ воздуха исчезло тепло. Я поняла, что небо почернѣло, потому что для меня понятіе о теплѣ сливалось съ понятіемъ о свѣтѣ. Странный запахъ поднялся съ земли. Онъ мнѣ былъ знакомъ: это тотъ запахъ, который всегда предшествуетъ грозѣ, и сердце мое замерло въ безсознательномъ страхѣ. Я чувствовала себя вполнѣ одинокой, отрѣзанной отъ своихъ и отъ твердой почвы. Необъятное, невѣдомое окружило меня; я притаилась въ неподвижномъ ожиданіи; холодный ужасъ овладѣлъ всѣмъ моимъ существомъ. Я страстно желала возвращенія моей наставницы; но больше всего желала я сойти съ этого дерева.
Наступила минута зловѣщаго затишья, затѣмъ вся листва одновременно зашевелилась. По всему дереву пробѣжала дрожь, за которой послѣдовалъ такой порывъ вѣтра, что я непремѣнно бы свалилась, если бы не уцѣпилась изо всѣхъ силъ за толстый сукъ. Дерево раскачивало и гнуло. Маленькія вѣтки ломались и сыпались на землю кругомъ меня. Я неудержимо стремилась соскочить, но страхъ приковывалъ меня къ мѣсту. Я вся съежилась и приникла къ раздвоенному суку. Вѣтви такъ и хлестали меня. Я ощущала толчки, словно упало что-то тяжелое, и сотрясеніе снизу сообщалось стволу и достигало до сука, на которомъ я сидѣла. Это довело мое нервное напряженіе до пароксизма, и я ждала, что вотъ-вотъ и дерево, и я сама вмѣстѣ повалимся, какъ вдругъ знакомая рука схватила меня и потянула внизъ. Я прижалась къ моей наставницѣ, дрожа отъ радости, что подъ моими ногами опять земля. Я заучила новый урокъ: что природа иногда открыто воюетъ противъ своихъ дѣтей и что за ея лаской скрывается иногда опасность.
Послѣ этого приключенія я долго не рѣшалась болѣе взлѣзать на дерево. Отъ одной мысли я приходила въ ужасъ. Страхъ мой, наконецъ, побѣдила мимоза въ полномъ цвѣту. Въ одно чудное весеннее утро я сидѣла одна въ бесѣдкѣ, читала, какъ вдругъ почуяла въ воздухѣ тонкое, необыкновенно сладостное благоуханіе. Я встала и протянула инстинктивно руки. Словно сама весна наполнила бесѣдку своимъ присутствіемъ. «Что это?» — подумала я и въ ту же минуту узнала благоуханіе цвѣта мимозы. Я ощупью пробралась къ тому концу сада, зная, что мимоза тамъ, у забора, на поворотѣ тропинки. Да! вотъ она вся трепещетъ подъ жаркимъ солнечнымъ свѣтомъ, и отяжелѣвшія вѣтви почти касаются высокой травы. Нѣжные цвѣты содрогаются и закрываются отъ малѣйшаго прикосновенія, словно изъ рая дерево пересажено на землю! Подъ дождемъ сыпавшихся на меня лепестковъ я пробралась до толстаго ствола и постояла съ минуту неподвижно, но, вдругъ рѣшившись, занесла ногу на низкій сукъ, схватила другой, повыше, и подтянулась на рукахъ. Было не совсѣмъ легко, потому что сучья были толстые, и отъ коры было больно рукамъ. Но меня подбодряло сознаніе, что я совершаю, нѣкоторымъ образомъ, подвить, и я взбиралась все выше и выше, пока не добралась до маленькаго сидѣнія, которое кто-то устроилъ тамъ такъ давно, что оно срослось съ самимъ деревомъ. Долго-долго я тутъ сидѣла; казалось мнѣ, будто я фея на розовомъ облакѣ. Съ тѣхъ поръ я проводила много часовъ на моемъ райскомъ деревѣ, думая свѣтлыя думы и предаваясь сладкимъ грёзамъ...
Такъ-то я жила и училась у самой жизни. Въ началѣ я представляла только массу возможностей. Вызвала, развила ихъ моя наставница. Съ самаго ея пришествія, все вокругъ меня дышало любовью, радостью, все получило смыслъ и значеніе. Никогда не пропустила она ни одного случая, чтобы не указать мнѣ на красоту, живущую во всемъ, ни на минуту не переставала она мыслью, дѣйствіемъ, примѣромъ дѣлать жизнь мою счастливою и полезною. Ея геніальности, чуткому сочувствію, любящему такту я обязана всѣмъ обаяніемъ первыхъ годовъ моего воспитанія. Знанія потому давались мнѣ такъ легко и доставляли мнѣ столько удовольствія, что она умѣла выбирать именно самую благопріятную минуту для того, чтобы сообщить ихъ мнѣ. Она понимала, что дѣтскій умъ подобенъ мелководному ручью, который весело бѣжитъ по кремнистому руслу, отражая тутъ цвѣтокъ, тамъ — кустъ, далѣе — облачко, и долженъ питаться водами многихъ горныхъ притоковъ и сокровенныхъ подземныхъ ключей, прежде чѣмъ изъ него образуется широкая, глубокая рѣка, способная отражать въ своей тихой глади и волнистые холмы, и свѣтомъ пронизанныя тѣни деревьевъ, и синее небо, и милый видъ маленькаго цвѣточка.
Всякій преподаватель можетъ усадить ребенка въ классную; но не всякій способенъ его чему-нибудь научить. Ребенокъ не станетъ охотно и бодро работать, если не будетъ чувствовать, что онъ свободенъ, все равно, занять ли онъ или нѣтъ. Надо, чтобы ему были знакомы и радостное чувство побѣды, и замираніе сердца отъ, постигшей его неудачи, прежде чѣмъ онъ добровольно и съ усердіемъ возьмется за несимпатичныя ему задачи и рѣшится храбро пробиться черезъ скучную рутину учебниковъ.
Моя наставница такъ близка мнѣ, что я едва могу думать о самой себѣ отдѣльно отъ нея. Насколько моя способность наслаждаться всѣмъ прекраснымъ — врожденная, и насколько я этой способностью обязана ей, мнѣ не разобрать. Я чувствую, что наши натуры нераздельны и что я прошла жизненный путь по ея стопамъ. Что есть лучшаго во мнѣ — все ея; нѣтъ во мнѣ ни одного таланта, ни одного стремленія, ни одной радости, которые не были бы вызваны къ жизни ея любящимъ прикосновеніемъ.
Крайне интересно это описаніе вихря ощущеній, доставляемыхъ однимъ осязаніемъ и чуткостью нервной системы. Не менѣе замѣчательно такое сознательное, почти, можно сказать, критическое отношеніе къ самому явленію и своей пассивной роли въ немъ въ такомъ юномъ возрастѣ.
Въ октябрѣ 1887 г. миссъ Солливанъ, по настоятельной просьбѣ директора Анагноса, послала ему свой первый отчетъ, въ которомъ содержатся крайне поучительныя свѣдѣнія объ интереснѣйшей стадіи въ воспитаніи дѣвочки, — ея ознакомленіи съ основами и механизмомъ человѣческой рѣчи. Вотъ какъ она описываетъ способъ, придуманный ею для нагляднаго объясненія словъ, означающихъ мѣстныя отношенія между предметами:
...Я положила ея платье въ сундукъ, потомъ на сундукъ и написала на ея ладони: «платье въ сундукѣ», «платье на сундукѣ». Она очень скоро поняла разницу между этими двумя предлогами, хотя не такъ-то скоро научилась сама употреблять ихъ. Она продѣлывала этотъ урокъ въ лицахъ: для нея было большимъ удовольствіемъ становиться на стулъ или запереться въ шкапъ; но къ концу апрѣля она уже составляла такія фразы: «Мильдредъ въ постелькѣ»; «Елена въ шкапу»; «папа на кровати»; «коробка на столѣ». Такія фразы она составляла уже въ концѣ апрѣля.
Затѣмъ последовали слова, означающія свойства предмета, обыкновенно попарно. Для перваго урока я приготовила два шара: шерстяной мячикъ, большой, мягкій, и круглую ружейную пулю. Она сразу замѣтила разницу въ величинѣ. Взявъ въ руку пулю, она сдѣлала свой обычный знакъ, означающій «маленькій», т. е. ущипнула маленькій кусочекъ кожи на одной рукѣ; взявъ мячикъ, она широко растопырила надъ нимъ обѣ руки: читай — «большой». Я замѣнила оба знака словами, затѣмъ обратила ея вниманіе на твердость пули и мягкость мячика, и она тутъ же выучила: «твердый, мягкій». Нѣсколько минуть спустя, она пощупала головку своей сестренки и сама сказала матери: «Мильдредъ голова маленькая и твердая». Затѣмъ, я старалась внушить ей понятія о быстротѣ и медленности. Я дала ей наматывать шерсть и заставила ее мотать сперва скоро, потомъ тихо, продѣлывая слова поочередно пальцами. На другой день, во время прогулки, она то ускоряла, то замедляла шагъ, приговаривая: «Елена — ходить — скоро»; «Елена — ходить — тихо»... Длина словъ или мудреное сочетаніе буквъ ее, повидимому, нисколько не затрудняетъ. Такія слова, какъ геліотропъ и хризантема , она запоминаетъ даже скорѣе, чѣмъ коротенькія. Къ концу августа она знала 625 словъ.
Я рѣшила, что настало время учить ее читать печатное. Бумажку съ напечатаннымъ выпуклымъ шрифтомъ словомъ «bох» («ящикъ») я положила на деревянный ящикъ и повторила то же со многими предметами, но она не сразу догадалась, что печатное названіе относится къ предмету. Тогда я взяла листъ съ напечатаннымъ на немъ выпукло алфавитомъ и провела палецъ ея по буквѣ А, въ то же время продѣлывая букву своими пальцами. Она водила пальцами по порядку по всѣмъ буквамъ, слѣдя за моими пальцами. Въ одинъ день она выучила всѣ буквы, простыя и прописныя. Тогда я опять взялась за первую страницу азбуки и провела пальцы ея по слову «cat» («кошка»), опять-таки одновременно продѣлывая его своими пальцами. Въ одну секунду ей все стало ясно, и она немедленно стала просить меня отыскать ей слово «dog» («собака ») и множество другихъ. Она осталась очень недовольна тѣмъ, что въ книгѣ не отыскалось ея имя. У меня еще не было тогда доступныхъ ея пониманію фразъ выпуклымъ шрифтомъ; но она по часамъ выводила каждое слово, и, когда встрѣчала знакомое слово, удивительно милое выраженіе озаряло лицо ея, которое съ каждымъ днемъ становилось душевнѣе и осмысленнѣе. Около этого времени я послала м-ру Анагносу списокъ извѣстныхъ ей словъ, и онъ имѣлъ любезность отдать ихъ отпечатать выпуклымъ шрифтомъ во многихъ экземплярахъ. Мы съ матерью Елены изрѣзали много листовъ на отдѣльныя слова, такъ что она могла составлять изъ нихъ фразы. Это упражненіе понравилось ей больше, чѣмъ все, что̀ она до того дѣлала, и подготовило уроки писанія. Никакого труда не стоило объяснить ей, какъ карандашомъ на бумагѣ чертить тѣ же фразы, которыя она ежедневно составляла изъ нарѣзанныхъ словъ, и она весьма скоро поняла, что она не обязана довольствоваться заученными фразами, но можетъ этимъ путемъ сообщить намъ все, что ей самой придетъ въ голову. Я вложила въ сложенную бумагу выпукло налинованную деревянную дощечку, какія дѣлаются спеціально для слѣпыхъ, и дала ей ознакомиться съ азбукою квадратныхъ буквъ, которымъ она должна была учиться. Затѣмъ я взяла ея руку и начертила ею слова: «Кошка пьетъ молоко». Когда она кончила, она была въ восторгѣ, особенно когда мать, которой она тотчасъ же снесла свою работу, правильно прочла слова. День за днемъ она водила карандашомъ по бумагѣ, ни на минуту не выказывая нетерпѣнія или усталости.
«Какъ только она научилась выражать мысли свои на бумагѣ, я научила ее писать по пунктирной системѣ Брайля (Braille — продавленными съ изнанки точками, расположенными условными группами, которыя на правой сторонѣ выходятъ слегка выпуклыми). Она стала учиться усердно, какъ только поняла, что по этой системѣ можетъ сама читать написанное, и это доставляетъ ей неистощимое удовольствіе. Она по цѣлымъ вечерамъ сидитъ за столомъ и пишетъ все, что приходитъ ей въ голову, и я почти всегда безъ труда могу читать то, что она написала». (Только, выучившись писать брайлемъ, Елена возненавидѣла карандашъ, и миссъ Солливанъ съ большимъ трудомъ могла уговорить ее писать имъ письма. «Карандашъ усталъ» или «карандашъ боленъ», — было ея любимой отговоркой).
Ея успѣхи въ ариѳметикѣ не менѣе замѣчательны. Она очень проворно дѣлаетъ сложеніе и вычитаніе до ста и твердо знаетъ таблицу умноженія до пяти включительно. Недавно она работала надъ числомъ «сорокъ», и я вдругъ сказала ей: «сосчитай, сколько разъ два». Она, не задумываясь, отвѣтила: «двадцать разъ два — сорокъ». Попозже я сказала: «напиши пятнадцать три и сосчитай». Я думала, что она напишетъ пятнадцать группъ 111 и потомъ сосчитаетъ сколько выйдетъ. Вмѣсто того, она мигомъ отвѣтила: «пятнадцать три будетъ сорокъ пять».
Миссъ Солливанъ вообще не могла надивиться тому, съ какой легкостью Еленѣ все давалось. Глаголы она выучивала, продѣлывая означенное дѣйствіе въ лицахъ, обративъ это въ очень забавную игру. Къ чтенію же она до того пристрастилась, что ее трудно было даже на время разлучить съ книгой. Она какимъ-то чутьемъ воспринимала смыслъ цѣлыхъ фразъ, отгадывая по общему смыслу незнакомыя слова. Однажды миссъ Солливанъ, собираясь ложиться спать, замѣтила, что она заснула, крѣпко прижавъ къ груди обѣими руками большущую книгу. Когда она ее утромъ спросила объ этомъ, дѣвочка отвѣчала съ плутовскимъ выраженіемъ: «книга боится одна ночью; книга будетъ спать съ Еленой». Она хотѣла этой хитростью обезпечить себѣ возможность почитать контрабандой на сонъ грядущій, а то и ночью, если случится не во-время проснуться. Но она была настолько уже непохожа на прежнюю дикарку, что безпрекословно покорилась, когда миссъ Солливанъ объявила ей, что «книга вовсе не боится и должна спать у себя въ шкапу».
Писать она научилась, буквально, играя. Въ августѣ мѣсяцѣ было получено письмо отъ Лоры Бриджмэнъ, и миссисъ Келлеръ, взглянувъ на него, съ изумленіемъ воскликнула: «Помилуйте, миссъ Анни, вѣдь Елена теперь уже пишетъ почти что не хуже ея!» Это было въ концѣ іюля.
Однажды она принесла миссъ Солливанъ листъ бумаги, весь исколотый по брайлевскому способу, и пресерьезно просила вложить въ конвертъ и отправить по почтѣ, объявивъ, что это — письмо брату Фрэнку. Миссъ Солливанъ глазамъ не вѣрила, потому что не подозрѣвала, чтобы маленькая плутовка даже имѣла понятіе о томъ, что такое письмо. Онѣ, правда, ходили вмѣстѣ на почту, но Елена по этому поводу ее особенно не разспрашивала. И вдругъ — такой сюрпризъ. Миссъ Солливанъ спросила ее, что же она написала брату? И дѣвочка съ величайшей готовностью отвѣтила: «Много словъ. Собака — мама — щенята, — пять. Бэби — плакать. Жарко. Елена гулять — нѣтъ. Солнце — огонь — гадкое. Фрэнкъ — пріѣхать. Елена — цѣловать Фрэнкъ. Земляника — очень вкусно». Цѣлый дневникъ!
А писать письма Еленѣ очень полюбилось. Ея деятельная натура требовала немедленнаго практическаго примѣненія выученнаго. 17-го іюня, ровно три съ половиной мѣсяца послѣ того, какъ въ ея рукѣ было начертано первое слово, и когда ей только-что стукнуло семь лѣтъ, она писала своей замужней кузинѣ слѣдующее посланіе (безъ знаковъ препинанія, безъ прописныхъ буквъ и безъ подписи):
елена пишетъ аннѣ джорджъ далъ еленѣ яблоко симпсонъ (старшій братъ) будеть стрѣлять птицъ джэкъ (другой братъ) будетъ дать (дастъ) еленѣ конфету докторъ будетъ дать мильдредъ лѣкарство мама будетъ дѣлать мильдредъ новое платье.
Въ сентябрѣ она писала слѣпымъ дѣвочкамъ въ Бостонѣ, которыми всегда очень интересовалась и къ которымъ собиралась въ гости. Замѣтенъ нѣкоторый успѣхъ въ послѣдовательности мысли и составленіи фразъ: правильно употреблены предлоги и союзы и прописная буква въ имени «Елена». Письмо подписано.
Елена будетъ писать маленькимъ слѣпымъ дѣвочкамъ письмо. Елена и teacher поѣдутъ въ гости къ маленькимъ слѣпымъ дѣвочкамъ. Елена и teacher поѣдутъ въ вагонѣ въ бостонъ. Елена и слѣпыя дѣвочки будутъ веселиться слѣпыя дѣвочки умѣютъ говорить пальцами Елена будетъ видѣть мистеръ анагносъ будетъ любить и цѣловать Елену. Елена будетъ учиться со слѣпыми дѣвочками. Елена умѣетъ читать и писать и считать какъ слѣпыя дѣвочки мильдредъ не будетъ ѣхать въ бостонъ мильдредъ плачетъ принцъ и джумбо будутъ ѣхать въ бостонъ папа стрѣляетъ утки изъ ружья и утки падаютъ въ воду и джумбо и мэми прыгаютъ въ воду и несутъ утокъ изъ воды во рту папѣ Елена играетъ съ собаками Елена ѣздитъ верхомъ съ teacher Елена даетъ лошадкѣ траву изъ руки teacher подгоняетъ лошадку хлыстикомъ Елена слѣпа Елена вложить письмо въ конвертъ для слѣпыхъ дѣвочекъ. прощайте. Елена Келлеръ.
Мѣсяцъ спустя она пишетъ много свободнѣе и правильнѣе. Тутъ уже являются мѣстоименія, два-три прилагательныхъ, мѣстами даже точки:
Милыя слѣпыя дѣвочки я напишу вамъ письмо благодарю васъ за хорошенькую конторку я писала мамѣ на ней и мильдредъ пріѣхала домой среду мама привезла мнѣ хорошенькое новое платье и шляпку папа ѣздилъ въ хёнствиль онъ привезъ мнѣ яблокъ и конфетъ я и teacher поѣдемъ въ бостонъ васъ навѣстить нэнси — моя кукла она плачетъ я укачиваю нэнси мильдредъ больна докторъ дастъ ей лѣкарство вылѣчитъ ее, я и teacher пошли въ церковь воскресеніе мистеръ лэнъ читалъ въ книгѣ и говорилъ дама играла на органѣ. я дала человѣку денегъ въ корзинку, я буду умница и teacher красиво завьетъ мои волосы, я расцѣлую маленькихъ слѣпыхъ дѣвочекъ. мистеръ анагносъ пріѣдетъ навѣстить меня.
Прощайте.
Елена Келлеръ.
Еще черезъ мѣсяцъ, — въ ноябрѣ — Елена писала доброму доктору Александру Грэхемъ Бэлль, ласку котораго она не забыла, хотя не понимала еще, чѣмъ она была обязана его вниманію и совѣту. Это уже — письмо, какъ письмо. Коротенькія фразы, но совершенно правильно составленныя, и прописныя буквы являются не только во всѣхъ собственныхъ именахъ, но и послѣ каждой точки. Замѣчательно, что съ самаго перваго опыта не встрѣчается у нея ни одной ошибки въ правописаніи. И вообще, для любого семилѣтняго ребенка такое письмо было бы замѣчательнымъ произведеніемъ:
Дорогой М-ръ Бэлль.
Я рада писать вамъ письмо. Отецъ пошлетъ вамъ портретъ. Я и Отецъ и тетя были у васъ въ Вашингтонѣ. Я играла вашими часами. Я люблю васъ. Я была у доктора въ Вашингтонѣ. Онъ смотрѣлъ мои глаза. Я умѣю читать въ моей книжкѣ. Я умѣю писать и считать, умница. Моя сестра умѣетъ ходить и бѣгать. Мы весело играемъ съ Джумбо. Принцъ нехорошая собака. Онъ не умѣетъ доставать птицъ. Крыса убила бэби-голубковъ. Мнѣ жаль. Крыса не знаетъ, что дурно. Я и мать и teacher поѣдемъ въ Бостонъ въ іюнѣ. Я буду видѣть маленькихъ слѣпыхъ дѣвочекъ. Нэнси поѣдетъ со мною. Она добрая кукла. Отецъ купитъ мнѣ хорошенькіе новые часы. Кузина Анна дала мнѣ красивую куклу. Ея имя Элли.
Прощайте.
Елена Келлеръ.
Здѣсь будетъ кстати замѣтить, что, при всей своей даровитости, Елена не могла бы такъ быстро усвоить великую науку человѣческой рѣчи, если бы не способствовала тому необыкновенная простота основъ англійскаго языка. Не говоря о томъ, что почти всѣ слова простого обихода — односложныя или очень коротенькія, они, вдобавокъ, почти неизмѣнны, такъ какъ существительныя и прилагательныя не имѣютъ ни падежей, ни рода, а послѣднія, вдобавокъ, даже множественнаго числа. Глаголы спрягаются очень просто и тоже съ весьма немногими измѣненіями. «Вы, вамъ, васъ,» все одно — «you», «мнѣ, меня», — «me», «мой, моя, мои» — «ту » во всѣхъ падежахъ; «дать, даю, даемъ, даете, даютъ, дай, дайте» — все «give »; «далъ, дала (я, онъ, она), дали, давали» (мы, вы, они) — все «gave»; и такъ всѣ глаголы. Для того, чтобы справиться съ нѣмецкой рѣчью, не говоря уже о русской, при всей талантливости, Еленѣ потребовалось бы много больше времени.
Изъ прежнихъ дурныхъ привычекъ у Елены сохранилась одна — ломать вещи. Если что-нибудь ей мѣшало, она швыряла предметъ на полъ, будь это стаканъ, кувшинъ, даже лампа — безразлично. Сколько ни перебывало у нея за весну новыхъ куколъ, она всѣ переломала, съ досады или со скуки. Наконецъ ей опять подарили новую куклу (въ концѣ мая), и миссъ Солливанъ рѣшилась какъ-нибудь вразумить ее, чтобы она ее не ломала. Для этого она разыграла цѣлую маленькую комедію. Она взяла руки дѣвочки, державшія куклу, и ими продѣлала всѣ движенія, будто она колотить голову куклы о столъ, и тутъ же написала въ ея рукѣ «Нѣтъ! нѣтъ! Елена злая, нехорошая. Teacher огорчена», — и провела руками ея по своему лицу, которому придала возможно вытянутое, печальное выраженіе. Затѣмъ она заставила ее ласкать куклу, цѣловать ушибленную голову, нѣжно прижимать ее къ груди, написала въ ладони: «Елена умница, teacher рада», — и дала ей рукой почувствовать на своемъ лицѣ улыбку. Елена съ величайшимъ вниманіемъ слѣдила за всѣми этими движеніями и сама нѣсколько разъ повторила ихъ съ перваго до послѣдняго, потомъ постояла съ минуту неподвижно со смущеннымъ выраженіемъ. Но вдругъ она просіяла, энергично написала «Елена умница», изобразила на лицѣ своемъ широкую, искусственную улыбку, унесла куклу наверхъ, тщательно уложила ее на самой верхней полкѣ шкапа, — и больше ни раза къ ней не прикоснулась! Какой именно умственный процессъ у нея произошелъ при этомъ, такъ никогда и не разъяснилось. Можетъ-быть, она разсудила, что если ей нельзя распоряжаться съ вещью, какъ хочетъ, значитъ, эта вещь уже не ея собственность, и лучше не имѣть съ нею никакого дѣла... Вспышки горячности проявлялись у нея все рѣже и весьма скоро вовсе прекратились. Вообще она поражала добротой, готовностью дѣлиться всѣмъ, что у нея есть, часто не оставляя себѣ почти ничего. Она очень любила наряды и красивыя вещи... Однако, когда она однажды надѣла хорошенькую кофточку, которой она очень гордилась, и мать замѣтила, что есть много маленькихъ дѣвочекъ, у которыхъ нѣтъ даже теплаго платья, она сейчасъ же начала стаскивать съ себя кофточку и сказала: «Надо дать бѣдной дѣвочкѣ »... Опрятность доходила у нея до страсти, такъ что она была положительно несчастлива, если въ одеждѣ своей замѣчала малѣйшій изъянъ, что-либо не зашитое, или подколотое, или т. п. Она требовала, чтобы ей волосы завивали въ папильотки, даже если она отъ сна валилась съ ногъ. Она очень любила мужчинъ и дружила съ ними охотнѣе, чѣмъ съ женщинами. И съ кѣмъ она только разъ встрѣтилась, того она уже всегда узна̀етъ и пишетъ имя.
Лѣтнія жары въ этомъ году наступили очень рано, продолжались безъ перерыва и всѣхъ измучили. Бѣдная дѣвочка завяла, какъ цвѣтокъ безъ росы: блѣднѣла, худѣла, теряла аппетитъ и живость движеній. Она жаловалась своей наставницѣ: «Солнце гадкое; солнце надо уложить спать». Однажды, когда ее хотѣли послать за стаканомъ воды, она, всегда услужливая, протестовала: «Ноги очень устали; ноги плачутъ». Она плохо спала по ночамъ, и нервы пришли въ такое возбужденное состояніе, что родители не на шутку встревожились. Докторъ объявилъ, что мозгъ ея слишкомъ усиленно работаетъ и что необходимо до осени пріостановить занятія. Но какъ это было сдѣлать, когда настоящихъ уроковъ и безъ того не было, когда вся ея жизнь была какъ бы сплошнымъ урокомъ, который она сама себѣ задавала? Можно ли было помѣшать ей думать? Она начинала съ минуты пробужденія, и если ей не отвѣчали, то сама въ своей рукѣ писала, не переставая. «Не могу же я захлороформировать ее!» — въ отчаяніи восклицаетъ миссъ Солливанъ въ письмѣ къ своей бостонской пріятельницѣ. Она ее чаще занимала писаніемъ, чтобы механическимъ процессомъ отвлекать отъ головной работы; притомъ въ такую погоду ей лучше было поменьше бѣгать. Миссъ Солливанъ соблазняла ее и куклами, особенно обращая ея вниманіе на ея любимицу, старую Нэнси, но дѣвочка опять укладывала ее, объявляя, что «Нэнси очень больна», а на вопросъ: «что̀ съ нею?» — отвѣчала: «зубы» (по примѣру маленькой сестры). Вдругъ, у нея явилась страсть все считать. Она пересчитала рѣшительно все въ домѣ, и миссъ Солливанъ застала ее за пересчитываніемъ словъ въ азбукѣ. «Только бы не вздумала считать волосы на нашить головахъ!» восклицаетъ она не безъ боязни, что это въ самомъ дѣлѣ могло случиться.
Моя маленькая ученица, — писала миссъ Солливанъ 31-го іюля того же достопамятнаго года, меньше полугода послѣ своего пріѣзда: — вступила въ вопросительную стадію своего развитія. Цѣлый день только и слышишь: «гдѣ? когда? откуда? что это?» и еще чаще: «почему? зачѣмъ? отчего?» Я припоминаю, какъ меня иногда раздражало дѣтское любопытство; но теперь я поняла, что это — дверь, черезъ которую ребенокъ входить въ міръ разума и размышленія. Почему плотникъ знаетъ, какъ надо строить домъ? Кто вложилъ цыпленка въ яйцо? Почему Виргинія черна? Можно ли мухъ научить, чтобъ не кусали? — и пр.
Началась эта полоса уже съ іюня, когда стали выводиться цыплята. Еленѣ дали въ руки яйцо, когда цыпленокъ уже начиналъ пробивать клювомъ скорлупу. Ея удивленію не было границъ. Немного спустя ей показали новорожденныхъ поросятъ. Она тотчасъ же спросила: «Бэби- свинка выросла въ яйцѣ? Гдѣ скорлупа?»
Какъ-то зашла рѣчь о «плотникѣ», и это послужило темой для разговоровъ и разсказовъ на весь тотъ день. Наконецъ, Елена спросила: «А меня тоже плотникъ сдѣдалъ?» но тутъ же, не дождавшись отвѣта, спохватилась: «Нѣтъ, меня фотографъ сдѣлалъ въ городѣ».
Въ томъ же ближайшемъ городѣ былъ открытъ чугунно-литейный заводъ, и вся семья поѣхала осмотрѣть его. Почувствовавъ страшную жару отъ большой желѣзоплавильной печи, Елена испугалась и спросила, что̀ случилось, упало солнце?
Къ числу «неудобныхъ» вопросовъ принадлежали тѣ, которые каждому ребенку, живущему въ деревнѣ, неизбѣжно подсказываютъ окружающія его явленія вѣчно обновляющейся природы, то̀, что можно назвать «тайной жизни». Съ обыкновенными дѣтьми такіе вопросы, при помощи разныхъ уловокъ, долгое время можно до извѣстной степени обходить. Другое дѣло съ такимъ ребенкомъ, какъ Елена, одареннымъ столь сильнымъ, пытливымъ умомъ, вдвойнѣ сосредоточивающимся на разъ овладѣвшемъ имъ предметѣ, по невозможности отвлекаться отъ него постояннымъ наплывомъ безчисленныхъ внѣшнихъ впечатлѣній. Неудивительно, если молодая, еще неопытная наставница пугалась серьезности задачи, разрѣшеніе которой, со всѣми послѣдствіями, лежало на ея полной, никѣмъ не раздѣляемой отвѣтственности.
Хоть бы прекратились всѣ эти рожденія! — съ полукомическимъ отчаяніемъ восклицаетъ она 28-го августа. — А то — «новые щенята», «новые бэби», «новые телята», — безъ конца! И все это постоянно сильно возбуждаетъ пытливость Елены: «откуда?» да «отчего? » Появленіе новаго бэби на черной половинѣ на-дняхъ послужило поводомъ къ новому потоку разспросовъ: откуда берутся дѣти и вообще живыя существа? Гдѣ Лейла достала новаго бэби? Какъ докторъ зналъ, гдѣ найти бэби? Просила ли Лейла доктора достать ей совсѣмъ маленькаго новаго бэби? Гдѣ докторъ нашелъ Гвидо и Принца (новыхъ щенятъ)? Почему Елизавета приходится Эвелинѣ сестрой? и т. д., и т. д. Я сообразила, что необходимо поступить рѣшительно. Если Еленѣ пришла пора ставить такіе вопросы, моей обязанностью было отвѣчать на нихъ. Мнѣ кажется, что въ такихъ случаяхъ врать дѣтямъ или отдѣлываться всякимъ вздоромъ — большая ошибка. Я съ самаго начала поставила себѣ за правило отвѣчать на всѣ вопросы Елены, насколько я умѣла, понятно для нея и въ то же время правдиво... Въ нашихъ краяхъ нѣтъ ни одного человѣка, къ кому я бы могла обратиться за совѣтомъ. Единственное, что̀ мнѣ остается, это — идти своимъ путемъ и не бояться сдѣлать иной разъ ошибку. Впрочемъ, въ настоящемъ случаѣ, мнѣ кажется, я ошибки не сдѣлала. Я въ простыхъ словахъ разсказала ей о жизни растеній. Я напомнила ей о томъ, какъ она весной сажала въ саду кукурузныя зерна, бобы и арбузныя сѣмячки, и какъ изъ нихъ выросли высокая кукуруза, бобы и арбузы. Я объяснила, какъ земля держитъ сѣмена въ теплѣ и влагѣ до тѣхъ поръ, пока ростки и листочки настолько не укрѣпятся, что могутъ протолкнуться на свѣтъ и воздухъ, и тогда уже развиваются, растутъ, цвѣтутъ и производять новыя сѣмена, изъ которыхъ пойдутъ новыя растенія. Я указала на сходство между жизнью растеній и жизнью животныхъ, объяснила, что сѣмя то же яйцо и яйцо — то же сѣмя, но что курица и вообще птица держатъ яйца свои въ теплѣ и сухости, пока цыплятки и птенчики сами не выйдутъ изъ нихъ. Я наглядно показала ей, что всякая жизнь идетъ отъ яйца, что яйцо можно назвать колыбелью жизни. Мать-птица кладетъ яйца въ гнѣздо. Мать- рыба кладетъ ихъ въ вѣрное мѣсто. Наконецъ, я перешла къ тому, что другія животныя (собака, корова и пр.) и мать-человѣкъ не кладутъ яицъ, а до поры до времени держатъ своихъ бэби и питаютъ ихъ въ собственномъ тѣлѣ. Мнѣ не трудно было объяснить ей, что если бы растенія и животныя не производили на свѣтъ себѣ подобныхъ, они перестали бы существовать, и жизнь скоро вымерла бы на землѣ. Предметъ былъ трудный, знанія мои слишкомъ ограничены; но я рада, что не уклонилась отъ отвѣтственности, потому что, какъ ни хромало объясненіе мое, оно затронуло глубокія, отзывчивыя струны въ душѣ моей маленькой ученицы, и легкость, съ какою она постигла великіе основные факты жизни, подтвердила мое убѣжденіе, что въ ребенкѣ, когда онъ родится на свѣтъ, уже дремлетъ сознаніе всего, испытаннаго человѣчествомъ. Это — словно фотографическіе негативы, пока рѣчь не проявитъ ихъ и не вызоветъ наружу сокровенныхъ, унаслѣдованныхъ картинъ.
Около того же времени Елену почему-то особенно заинтересовали цвѣта. Она заставила миссъ Солливанъ «описать» (!) ей цвѣтъ каждаго предмета въ домѣ и внѣ дома. Узнавъ, что глаза у ея маленькой сестры голубые, она спросила: «Какъ маленькое небо?» А когда ей дали цвѣтокъ гвоздики и сказали, что онъ «алый», она надула губки и спросила: «Губы, какъ гвоздика?» Наконецъ, она озадачила свою наставницу такимъ вопросомъ: «Какого цвѣта — думать?» то-есть «какого цвѣта наши мысли?» и, получивъ въ отвѣтъ что наши мысли — свѣтлыя, когда мы добры и веселы, и темныя, когда мы злы или печальны, вдругъ рѣшила: «Я думаю — бѣлое; Виргинія думаетъ — черное», согласуя цвѣтъ мысли съ цвѣтомъ кожи, чѣмъ очень насмѣшила миссъ Солливанъ.
Мнѣ не вѣрится, — пишетъ послѣдняя по этому поводу: — чтобы цвѣтовыя впечатлѣнія, полученныя ею въ первые девятнадцать мѣсяцевъ ея жизни, пропали совсѣмъ безслѣдно. Все, что̀ мы видѣли и слыхали гдѣ-нибудь, запечатлѣвается у насъ въ мозгу, хотя бы до неузнаваемости смутно и блѣдно. Елена много говорить о такихъ вещахъ, о которыхъ она не можетъ знать путемъ одного осязанія. Она много разспрашиваетъ о небѣ, о днѣ и ночи, о морѣ и горахъ.
Осенью въ городъ пріѣхалъ весьма порядочный циркъ. Елену, конечно, повезли туда, и открывшееся передъ ея любознательностью обширное новое поле всецѣло поглотило ея вниманіе и на нѣкоторое время отвлекло ея мысли отъ слишкомъ глубокихъ, преждевременно смущавшихъ ее, вопросовъ, на которые было не такъ удобно отвѣтить, какъ на вопросы о дикихъ звѣряхъ и ихъ нравахъ. Появленіе интересной дѣвочки въ циркѣ было событіемъ для «артистовъ» и служащихъ. Они чуть не забыли о публикѣ, занявшись почти исключительно маленькой гостьей; позволяли ей ощупывать «добрыхъ» звѣрей, сажали ее на слона (на колѣни къ «Восточной Принцессѣ»), и слонъ торжественно обошелъ съ нею весь циркъ. Она гладила и ласкала львятъ и, когда ей объяснили, что они не всегда будутъ такіе смирные, точно котята, а вырастутъ сильные и свирѣпые, она непременно хотѣла взять ихъ домой: «Я ихъ научу быть добрыми». Большой черный медвѣдь, стоя на заднихъ лапахъ, преважно подалъ ей свою громадную лапу и сдѣлалъ ей вѣжливый «Shake-hands » [4] . Она была въ восторгѣ отъ обезьянъ и слѣдила за всѣми ихъ фокусами, не отнимая отъ нихъ рукъ; одна шалунья стащила ленту съ ея волосъ, другая старалась сорвать цвѣты съ ея шляпы. «Не знаю, — замѣчаетъ миссъ Солливанъ: — кому было веселѣе: обезьянамъ, Еленѣ или зрителямъ». Одинъ ручной леопардъ даже лизалъ ей руки, и сторожъ поднялъ ее на рукахъ до головы жирафа. Клоуны, акробаты, наѣздники давали ей щупать свои костюмы, нарочно для нея продѣлывали разные фокусы, за которыми она могла слѣдить руками, и она въ благодарность всѣхъ перецѣловала. Многіе со слезами ласкали ее. Замѣчательно, что, когда левъ громко зарычалъ, Елена такъ отчетливо почувствовала сотрясеніе, что весьма точно подражала звуку. Съ верблюдомъ вышло затрудненіе. Ей не позволили близко подойти къ нему, и миссъ Солливанъ сомнѣвалась, удалось ли ей дать дѣвочкѣ вѣрное понятіе о его наружности. «Но немного дней спустя, — писала она пріятельницѣ: — я услыхала странную возню въ дѣтской и, войдя туда, застала Елену на четверенькахъ, съ большой подушкой, привязанной ремнемъ у нея на спинѣ такъ, что образовалась впадина посерединѣ и два горба по бокамъ. Въ эту впадину она ухитрилась посадить куклу и возила ее вокругъ комнаты. Я нѣсколько минутъ глядѣла, какъ она выступала длинными шагами, стараясь осуществить мое описаніе походки верблюда. Когда я ее спросила, что̀ она дѣлаетъ, она отвѣтила: „Я очень смѣшной верблюдъ!“ Чтобы отвѣчать на всѣ ея вопросы, мнѣ пришлось ужасно много перечитать о животныхъ. Я, право, сама обратилась въ ходячій звѣринецъ».
Впрочемъ, Елена любила не одни разсказы о животныхъ, а вообще всякія «исторіи» и сказки, какъ любой нормальный ребенокъ, и, подобно другимъ дѣтямъ, настаивала, чтобы любимыя сказки ей повторяли часто и непремѣнно въ однихъ и тѣхъ же выраженіяхъ. Миссъ Солливанъ жалуется, что сказку о «Красной Шапочкѣ» она разсказывала столько разъ, что могла бы, кажется, начать съ послѣдняго слова, и такъ назадъ до перваго. Она, какъ и всѣ дѣти, да отчасти и «большіе», особенно любила «страшныя» и «трогательныя» исторіи: «такъ пріятно поплакать, когда собственно не о чемъ», — философствуетъ миссъ Солливанъ, и продолжаетъ: — «Я ей даю небольшіе стихи учить наизусть. Это запечатлѣваетъ въ памяти прекрасныя мысли и, я думаю, служить стимуломъ всѣмъ способностямъ, потому что дѣйствуетъ на воображеніе. Конечно, я не пытаюсь всего объяснять; это не оставляло бы работы собственной мысли. Объясняя слишкомъ много, мы направляемъ вниманіе ребенка на слова и фразы, въ ущербъ смыслу въ цѣломъ. Нельзя читать, да и говорить, пока не забудешь о техникѣ словъ и фразъ».
Конецъ года. Наступало Рождество съ его радостнымъ настроеніемъ, праздничной суетой, начинающейся задолго до самаго дня и впередъ располагающей сердца къ чистѣйшему изо всѣхъ наслажденій, — отъ радости, доставляемой другимъ. Въ жизни Елены это первое, сознательно празднуемое ею, Рождество было одною изъ тѣхъ вѣхъ, по которымъ отъ времени до времени измѣряется пройденный путь. Какъ было родителямъ и близкимъ не сравнивать этотъ праздникъ съ предыдущимъ, когда толченіе миндаля и чищеніе изюма, да лизаніе сладкой ложки представлялись бѣдняжкѣ верхомъ увеселенія! Впрочемъ, и она сама тогда уже прекрасно сознавала разницу, какъ мы увидимъ изъ страницы, посвященной этимъ памятнымъ днямъ въ ея автобіографіи. Однако, первое мѣсто по праву принадлежитъ разсказу ея наставницы, которое мы находимъ въ ея дневникѣ, — каковымъ, по справедливости, могутъ назваться ея письма къ бостонской пріятельницѣ, миссисъ Хопкинсъ.
Вся рождественская недѣля вышла у насъ очень хлопотливая. Елена приглашена на всѣ дѣтскіе праздники, и я беру ее всюду, куда успѣваемъ. Я хочу, чтобы она знакомилась съ дѣтьми и проводила съ ними по возможности больше времени. Нѣсколько маленькихъ дѣвочекъ выучились ручному алфавиту и очень этимъ гордятся. Онѣ уговорили одного мальчика лѣтъ семи выучить буквы, и онъ Еленѣ написалъ въ руку свое имя. Она была въ восторгѣ и на радостяхъ крѣпко обняла его и расцѣловала, чѣмъ немало его сконфузила.
Въ субботу въ школѣ была елка, и я повела на нее Елену. Она въ первый разъ видѣла елку и была сильно озадачена, дѣлала множество вопросовъ: — «Кто велѣлъ дереву расти въ домѣ? Зачѣмъ? Кто навѣшалъ столько вещей на дерево?» Ей не понравилось, что фрукты безпорядочно развѣшены; она принялась снимать ихъ, очевидно воображая, что они всѣ для нея. Впрочемъ, мнѣ не трудно было объяснить ей, что тутъ подарки для другихъ, для каждаго ребенка что-нибудь, и ей, къ великому ея удовольствію, было позволено раздать ихъ. Нашлось нѣсколько подарковъ и для нея. Она ихъ отложила на стулъ и не поддалась искушенію освидѣтельствовать ихъ, пока всѣ дѣти не получили своихъ. Одной дѣвочкѣ какъ-то досталось меньше другихъ, и Елена настояла, чтобы подѣлиться съ нею изъ своего запаса. Очень мило было видѣть, съ какимъ участіемъ дѣти относились къ Еленѣ и какъ всѣ старались угодить ей. Началась церемонія въ 9 час. веч., и намъ не удалось уйти раньше 1 ч. пополуночи. У меня болѣла голова и пальцы; Елена же была такъ же свѣжа и бодра, какъ, когда мы вышли изъ дома.
Послѣ обѣда выпалъ снѣгъ, и мы славно по немъ побѣгали; затѣмъ послѣдовала интересная бесѣда о снѣгѣ. Утромъ въ воскресенье вся земля была покрыта имъ, и мы съ Еленой и дѣтьми кухарки играли въ снѣжки. Къ полудню снѣгъ весь исчезъ. Рождественское время послужило поводомъ ко многимъ бесѣдамъ и обогатило Еленинъ лексиконъ многими новыми словами.
Нѣсколько недѣль мы только и говорили, и читали, что о Рождествѣ, и рассказывали другъ другу рождественскія исторіи. Я, конечно, не пытаюсь объяснять каждое новое слово, и Елена не вполнѣ понимаетъ все то, что̀ я ей разсказываю; но частымъ повтореніемъ слова̀ и фразы запечатлѣваются въ ея умѣ, и смыслъ мало-по-малу самъ собою открывается ей. Я не вижу смысла въ томъ, чтобы искусственно сочинять разговоры съ цѣлью научить ребенка говорить. Это глупо и мертво, равно для учителя и ученика. Разговоръ долженъ литься естественно и имѣть единственной цѣлъю обмѣнъ мыслей. Если у ребенка въ головѣ нѣтъ ничего, что̀ бы требовалось сообщить, то стоитъ ли заставлять его писать на черной доскѣ или продѣлывать пальцами готовыя фразы о «собакѣ», «кошкѣ», « птичкѣ»? Я съ самаго начала всегда старалась говорить съ Еленой естественно и ее учила говорить мнѣ только то, что́ ее интересуешь, и дѣлать вопросы только, когда она дѣйствительно желаетъ что-нибудь узнать. Когда я вижу, что ей очень хочется что-либо сказать мнѣ, но мѣшаетъ ей незнаніе словъ, я ихъ подсказываю, а также нужные обороты, — и чудесно. Ея желаніе высказаться и заинтересованность въ данномъ предметѣ переносить ее черезъ многія препятствія, которыя окончательно сшибли бы насъ, если бы мы передъ каждымъ останавливались для объясненій. Что̀ бы было, какъ вы думаете, если бы кому-нибудь вздумалось измѣрять наши способности нашимъ умѣніемъ сдѣлать «опредѣленіе» самыхъ употребительныхъ, обиходныхъ словъ? Я, по крайней мѣрѣ, навѣрно попала бы въ низшій классъ въ школѣ для слабоумныхъ.
Было трогательно и отрадно смотрѣть, какъ Елена наслаждалась своимъ первымъ Рождествомъ. Само собой разумѣется, она вывѣсила чулокъ, даже два чулка, чтобы «Санта-Клаусъ» [5] какъ-нибудь не прошелъ мимо, долго лежала — не спала и раза два или три вставала посмотрѣть, не случилось ли что̀. Когда я сказала ей, что онъ не придетъ, пока она не заснетъ, она закрыла глаза и сказала: «Онъ подумаетъ, что дѣвочка спитъ». Она проснулась рано- рано и побѣжала къ камину свидѣтельствовать чулокъ. Убѣдившись, что оба чулка биткомъ набиты, она съ минуту попрыгала, поплясала, но вдругъ присмирѣла, подошла ко мнѣ и спросила: «какъ я думаю, не ошибся ли Санта-Клаусъ, не подумалъ ли, что тутъ живутъ двѣ дѣвочки, и не вернется ли, чтобы отобрать лишніе подарки, когда замѣтитъ свою ошибку?» Колечко, которое вы ей послали, было на самомъ днѣ чулка, гдѣ большой палецъ, и когда я ей сказала, что это вы его дали дѣду для нея, она сказала: «Я крѣпко люблю миссисъ Хопкинсъ». Между ея подарками былъ сундучокъ съ гардеробомъ для Нэнси. Она на это сказала: «Теперь Нэнси пойдетъ на балъ.» Когда она нашла бумагу и аппаратъ для писанія брайлемъ, она сказала: «Теперь буду писать много писемъ и буду очень благодарить Санта-Клауса». Видно было, что всѣ, особенно отецъ и мать, глубоко растроганы разницей между этимъ Рождествомъ и предыдущимъ, когда ихъ умная дѣвочка не принимала сознательнаго участья въ празднествахъ. Когда мы сошли внизъ въ гостиную, миссисъ Келлеръ сказала мнѣ со слезами на глазахъ: «Миссъ Анни, каждый день жизни моей благодарю я Бога за то, что Онъ послалъ васъ намъ; но никогда до сегодняшняго утра я вполнѣ не оцѣнила, какая вы для насъ благодать». Капитанъ взялъ мою руку, но не могъ говорить. Молчаніе его было краснорѣчивѣе всякихъ словъ. И мое сердце было преисполнено радости и благодарности... Великое это дѣло, — сознаніе, что ты приносишь нѣкоторую пользу на свѣтѣ, что ты кому-нибудь нуженъ. Увѣренность, что я Еленѣ необходима почти во всемъ, дѣлаетъ меня сильной и радостной.
Послушаемъ теперь, какимъ живетъ это достопамятное время въ воображеніи самой Елены, на разстояніи шестнадцати лѣтъ.
Первое Рождество послѣ того, какъ миссъ Солливанъ пріѣхала къ намъ, было крупнымъ событіемъ. Каждый членъ семейства готовилъ сюрпризъ для меня; но что̀ больше мнѣ нравилось, — миссъ Солливанъ и я готовили сюрпризы для всѣхъ и каждаго. Величайшей забавой и восторгомъ была для меня таинственность, окружавшая подарки. Родные мои и близкіе всячески раздражали мое любопытство полунамеками, искусными недоговорами на полсловѣ. Миссъ Солливанъ и я сдѣлали изъ отгадыванія игру, которая научила меня употребленію рѣчи больше цѣлаго курса уроковъ. Каждый вечеръ, сидя передъ каминомъ, въ которомъ пылали не угли, а сухія дрова, мы играли въ нашу игру, которая все больше волновала меня по мѣрѣ приближенія праздника.
Въ самый канунъ Рождества въ школѣ была елка, на которую дѣти пригласили меня. По серединѣ классной стояло красивое дерево, залитое мягкимъ свѣтомъ, и вѣтви его были увѣшаны странными, чудными фруктами. Это была несказанно счастливая минута. Я прыгала и плясала вокругъ дерева въ какомъ-то экстазѣ. Когда я узнала, что есть подарки для каждаго ребенка, я пришла въ восторгъ; добрые люди, приготовившіе ихъ, позволили мнѣ раздать ихъ. Въ радостномъ возбужденіи отъ этого разрѣшенія, я не стала разсматривать свои собственные подарки; но когда дошла до меня очередь, нетерпѣніе, съ которымъ я ждала начала настоящаго Рождества, достигло крайнихъ предѣловъ. Я знала, что полученные уже мною подарки не тѣ, о которыхъ мнѣ дѣлались такіе соблазнительные намеки, да и наставница моя сказала мнѣ, что предстоящіе подарки будутъ еще лучше. Однако, меня уговорили до поры до времени довольствоваться вещами съ елки и дождаться слѣдующаго утра.
Послѣ того, какъ я вывѣсила чулокъ, я долго лежала, не могла заснуть, но притворилась спящею, въ ожиданіи того, что̀ станетъ дѣлать Санта-Клаусъ, когда придетъ. Наконецъ, я заснула, держа въ объятіяхъ новую куклу и бѣлаго медвѣдя. На утро я первая подняла всю семью. Я находила «сюрпризы» не только въ чулкѣ, но и на столахъ, на всѣхъ стульяхъ, у дверей, даже на подоконникѣ; я едва могла ступить, чтобъ не наткнуться на что-нибудь обернутое въ тонкую бумагу. Но когда моя наставница презентовала мнѣ канарейку, чаша моего блаженства переполнилась. Крошка Тимъ былъ такой ручной, что прыгалъ ко мнѣ на палецъ и клевалъ пищу изъ моей руки. Миссъ Солливанъ научила меня уходу за нимъ. Каждое утро тотчасъ послѣ завтрака я готовила ему ванночку, чистила его клѣтку, наполняла его чашечки водой и кормомъ и прикрѣляла пучокъ травки къ его качелъкѣ...
Трудно было бы рѣшить вопросъ: кому принесъ больше радости этотъ конецъ года, богатаго не только прекрасными начинаніями, но и столькими сверхъ ожиданія отрадными результатами, — родителямъ ли, избавленным, словно какимъ-то волшебствомъ, отъ гнетущаго страха за будущее любимаго дитяти и отъ страданія за него въ настоящемъ, или молодой дѣвушкѣ, которая, при всей скромности, должна же была сознавать, что ея рукой посѣяны, выхолены благія сѣмена, уже въ нѣсколько мѣсяцевъ давшія такіе чудные всходы и обѣщающія такую роскошную жатву даже въ недалекомъ будущемъ? Работникъ вполнѣ законно можетъ любоваться собственной трудной и успѣшно совершенной имъ работой, и въ такомъ- то законномъ довольствѣ собой найдетъ и лучшую свою награду, и неистощимыя силы на дальнѣйшій подвигъ, особенно если это, какъ въ настоящемъ случаѣ, подвигъ, не законченный однимъ могучимъ подъемомъ всего существа навстрѣчу одной задачѣ, а такой, который будетъ продолжаться многіе годы, требуя неослабѣвающаго ни на минуту духовнаго напряженія, постояннаго, такъ сказать, самообновленія въ сознаніи приносимой великой пользы, и великаго счастья. И теперь, послѣ столькихъ лѣтъ, какими трогательными, въ виду достигнутаго полнаго успѣха, являются колебанія, сомнѣнія въ собственныхъ силахъ, которыя эта удивительная женщина на первыхъ порахъ иногда высказывала въ письмахъ къ своей единственной задушевной пріятельницѣ!
Работа моя, — писала она въ концѣ мая 1887 г.: — съ каждымъ днемъ болѣе поглощаетъ меня. Елена — удивительный ребенокъ... Она теперь знаетъ уже до трехсотъ словъ и очень много употребительныхъ фразъ и оборотовъ, а нѣтъ еще трехъ мѣсяцевъ, какъ она выучила первое слово. Какое рѣдкое счастье слѣдить за пробужденіемъ, развитіемъ, первымъ слабымъ полетомъ этой даровитой души! Если бы только я была лучше подготовлена къ этой великой задачѣ! Я съ каждымъ днемъ болѣе сознаю, что она мнѣ не по силамъ. Голова моя полна идей, но я не могу пріискать для нихъ практическую форму. Умъ мой недисциплинированъ, все у меня прыжки да пробѣлы, и вдругъ — цѣлая куча мыслей въ какомъ-нибудь темномъ углу. Какъ мнѣ хочется все это привести въ порядокъ! Ахъ, если бы только я имѣла кого-нибудь, кто бы мнѣ помогъ!.. Я знаю, что воспитаніе этого ребенка будетъ единственнымъ событіемъ и подвигомъ моей жизни, только бы хватило у меня ума и выдержки.
Но бодрость духа никогда надолго не покидала эту сильную натуру: вслѣдъ за такими унылыми строками прорывается то гордое самосознаніе, та увѣренность въ себѣ, которыя неразлучны съ истиннымъ талантомъ и не имѣютъ ничего общаго съ самохвальствомъ:
...Я вамъ должна кое-что сказать, — пишетъ миссъ Солливанъ всего нѣсколько дней послѣ приведеннаго письма: — но только вамъ, на ушко. Что-то такое во мнѣ твердитъ мнѣ, что я буду имѣть успѣхъ, превышающій всѣ мои мечты. Если бы не то, что такая мысль является въ высшей степени невѣроятной, даже нелѣпой, я бы сказала, что воспитаніе Елены превзойдетъ по удивительнымъ результатамъ даже то, чего достигъ докторъ Хау. Я знаю, что у нея замѣчательныя способности, и вѣрю, что мнѣ удастся развить и направить ихъ. Не могу сказать, какъ я знаю все это. Еще не такъ давно я понятія не имѣла, какъ приступить; я ощупью пробиралась во мракѣ. Но теперь я какимъ-то способомъ знаю и сознаю, что знаю. Объяснить этого не могу. Но когда возникаютъ трудности, я не теряю головы, не впадаю въ сомнѣнія. Я знаю, ка̀къ именно съ ними справиться; я какъ-то угадываю, въ чемъ именно нуждается Елена. Прямо — чудо!
Необыкновенная сила и здравость этой честной, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ почти примитивной, непосредственной натуры сказывается, между прочимъ, въ одной довольно рѣдкой чертѣ: въ презрительномъ нетерпѣніи, съ которымъ миссъ Солливанъ относится къ похваламъ, — по ея мнѣнію, преувеличеннымъ, — воздаваемымъ ей и даже ея любимой ученицѣ. Ей противны всякіе ѳиміамы, всякія преувеличенныя похвалы. На бѣду директоръ института Перкинса, м-ръ Анагносъ, былъ склоненъ именно къ этимъ ненавистнымъ ей пріемамъ. Въ своихъ годичныхъ отчетахъ, упоминая о ея занятіяхъ съ Еленой, онъ «кадитъ» ей въ самыхъ высокопарныхъ выраженіяхъ и этимъ вызываетъ довольно забавную выходку въ ея письмѣ къ миссисъ Хопкинсъ:
Вчера я получила «отчетъ». Я цѣню любезности, которыя мистеръ Анагносъ говоритъ объ Еленѣ и обо мнѣ, но выспренность его раздражаетъ меня. Простые факты вышли бы гораздо убѣдительнѣе. Къ чему, напр., онъ потрудился приписать мнѣ побужденія, которыя никогда не снились мнѣ? Вы знаете, и онъ знаетъ, и я знаю, что меня сюда завлекла отнюдь не филантропія. Ну, не смѣшно ли съ его стороны, говорить, что я будто бы такъ обильно прониклась благороднымъ духомъ д-ра Хау, что возгорѣлась желаніемъ исторгнуть изъ мрака и неизвѣстности маленькую алабамку! Я поѣхала сюда просто потому, что обстоятельства ставили меня въ необходимость зарабатывать свой хлѣбъ, и я схватилась за первый представившійся случай, хотя ни я, ни онъ не подозрѣвали, чтобы я обладала особенными способностями для предлагаемой мнѣ задачи.
Положимъ, миссъ Солливанъ въ своей суровой правдивости заходитъ слишкомъ далеко. Если она первоначально, подъ гнетомъ обстоятельствъ, и приняла это мѣсто, какъ приняла бы всякое другое, однако она готовилась къ нему съ глубокимъ сознаніемъ святости задачи, которую она принимала на себя; чувство отвѣтственности часто удручало ее, и она любила свою будущую воспитанницу еще прежде, чѣмъ въ первый разъ увидѣла ее. Ужъ очень досадилъ ей бѣдный мистеръ Анагносъ, думая, вѣроятно, доставить ей большое удовольствіе. Дѣло въ томъ, что между ихъ натурами, — его гибкой, тонко любезной греческой и ея прямой, пожалуй, немного угловатой сѣверной, — существовалъ, должно быть, коренной, несознанный антагонизмъ. При всей признательности, съ которою миссъ Солливанъ при каждомъ случаѣ отзывается о его добротѣ, участіи и вниманіи, у нея все проглядываетъ, — не въ словахъ, а въ тонѣ, въ чемъ-то неуловимомъ — какое-то неполное довѣріе, вѣрнѣе, отсутствіе теплоты, сердечнаго расположенія. И, странное дѣло! чутье вѣрнаго сторожа любимаго дитяти не обмануло ее: когда это невинное, столь дорогое ей существо постигла первая великая бѣда, его рука, хотя и пассивно, нанесла самый жестокій ударъ. Но это еще далеко впереди. Въ тѣ радужные, праздничные дни, которые проводили въ вѣчность достопамятный 1887 г., ни малѣйшая тѣнь не предвѣщала никакого горя.
[2] «Любовь, любить, люблю, любимъ, любите, любятъ, люби», — все одно слово: «love».
[3] «Думать, думаю и пр., думай, подумай и пр., — все одно слово: think»
[4] Рукопожатіе.
[5] «Санта-Клаусъ» — св. Николай, который, будто бы, въ ночь на Рождество пріѣзжаетъ съ дальняго сѣвера на саняхъ, запряженныхъ оленями и нагруженныхъ игрушками и всякими подарками, и, спустившись въ трубы каминовъ, набиваетъ игрушками вывѣшенные дѣтьми чулки.