Глава 6. Расцвѣтаніе

(1888—1891).

Первымъ крупнымъ событіемъ въ новой жизни счастливой малютки была поѣздка въ Бостонъ (въ маѣ 1888 г.), «въ гости къ слѣпымъ дѣвочкамъ». Ей предшествовало нѣсколько недалекихъ поѣздокъ, въ Хёнтсвиль къ бабушкѣ, въ Синсиннати съ дядей Келлеромъ, врачомъ, на съѣздъ врачей. Какая разница съ прошлогодними печальными поѣздками въ Бальтиморъ и Вашингтонъ! Вотъ какъ миссъ Солливанъ (во второмъ своемъ печатномъ отчетѣ, въ концѣ 1888 г.), описываетъ дѣйствіе на ея маленькую ученицу этихъ для нея, поистинѣ, волшебныхъ дней:

Во всю дорогу Елена упивается мыслями и рѣчью. Сидя подлѣ нея въ вагонѣ, я ей описываю все, что вижу изъ окна: горы, долины, рѣки, засаженныя хлопкомъ поля, огороды, фруктовые сады, въ которыхъ растутъ земляника, персики, груши, дыни; стада коровъ и лошадей, пасущихся на обширныхъ лугахъ, и овецъ на зеленыхъ склонахъ; города съ ихъ церквами и школами, занятіями поглощенныхъ своими дѣлами людей, гостиницами и товарными складами. Во все время, пока я все это разсказываю, Елена проявляетъ живѣйшее участіе и, когда у нея не хватаетъ словъ, жестами и мимикой выражаетъ желаніе узнать еще и еще обо всемъ, что̀ окружаетъ ее, и о великихъ силахъ, проявляющихся во всемъ. Этимъ способомъ она заучиваетъ безчисленныя новыя выраженія безъ малѣйшаго замѣтнаго усилія.

Ничто такъ не удивляло всѣхъ, имѣвшихъ общеніе съ Еленой, какъ ея отзывчивость на такія впечатлѣнія, которыя, казалось, не могли вовсе и дойти-то до ея сознанія. Встрѣчались ли знакомые во время прогулокъ, она называла ихъ по имени почти въ ту же минуту, какъ узнавали ихъ бывшіе съ нею. Нерѣдко въ саду она издалека узнавала приближавшагося старшаго брата и бѣжала къ нему навстрѣчу. Эту удивительную чуткость, которая постоянно усиливалась съ годами, нельзя назвать однимъ изощреніемъ осязанія, такъ какъ многія впечатлѣнія передаются ей какимъ-то загадочнымъ токомъ, безъ прямого прикосновенія; она воспринимаетъ ихъ какъ-то всѣмъ своимъ существомъ. Вліяніе иредметовъ на воздушные слои ей много говорить: такъ, она знаетъ, когда приближается къ стѣнѣ или высокому забору, по какой-то перемѣнѣ въ воздухѣ, для зрячаго совершенно незамѣтной.

Она не только узнаетъ друзей и знакомыхъ, лишь только прикоснется къ ихъ одеждѣ или рукамъ, — пишетъ миссъ Солливанъ въ томъ же отчетѣ: — но понимаетъ и настроеніе окружающихъ ее людей. Если человѣкъ, съ которымъ Елена бесѣдуетъ, особенно веселъ или грустенъ, нѣтъ никакой возможности это скрыть отъ нея. Она открываетъ смыслъ въ каждой перемѣнѣ положенія и въ выразительной игрѣ мышцъ руки... и до того изощрилась въ толкованіи этого безсознательнаго проявленія чувствъ, что нерѣдко угадываетъ наши мысли... Она научилась читать въ нѣкоторыхъ движеніяхъ тѣла гнѣвъ, досаду, въ другихъ — радость, въ третьихъ — огорченіе. Однажды она гуляла съ матерью и м-ромъ Анагносомъ, и какой-то мальчикъ бросилъ хлопушку, которая, разрываясь, испугала миссисъ Келлеръ. Елена мгновенно почувствовала перемѣну въ движеніяхъ матери и спросила: «Чего мы боимся?» Въ другой разъ, гуляя съ нею въ Бостонѣ, въ городскомъ саду, я видѣла, какъ полисмэнъ уводилъ какого-то человѣка въ часть. Волненіе мое, очевидно, произвело соотвѣтственную физическую перемѣну, потому что Елена тревожно спросила: «Что вы видите?»

Таблица 6.1. Елена Келлеръ (8-ми лѣтъ) со своей собакой «Джумбо»


Поразительный примѣръ этой способности мы видѣли недавно въ Синсиннати, куда ее возили къ ушнымъ врачамъ. Разными опытами старались окончательно установить, чувствительна ли она хоть сколько-нибудь къ звукамъ. Къ удивленію всѣхъ присутствующихъ, она какъ будто слышала не только свистъ, но даже обыкновенный звукъ голоса. Она поворачивала голову, улыбалась, вообще вела себя, точно слышала разговоръ. Такъ какъ я стояла подлѣ нея и держала ея руку, то подумала, не черезъ меня ли она получаетъ впечатлѣнія, и положила ея руки на столь, а сама отошла на другой конецъ комнаты. Тотчасъ же получились другіе результаты: Елена сидѣла неподвижно и никакіе опыты болѣе не отражались на ней. По моему совѣту, одинъ изъ врачей взялъ ея руку, и опыты были повторены. Лицо ея и теперь измѣнялось, когда къ ней обращались, но не такъ рѣшительно прояснялось, какъ когда я держала ея руку.

Сама Елена всего разъ упоминаетъ объ этой загадочной для постороннихъ чуткости, и то въ немногихъ строкахъ: «Обыкновенно думаютъ, что человѣкъ воспринимаетъ впечатлѣнія только черезъ глаза и уши, и потому дивятся, что я замѣчаю разницу между городскими улицами и деревенскими дорогами, помимо отсутствія въ послѣднихъ мостовой. Они забываютъ, что все мое тѣло ощущаетъ окружающія меня условія. Городской грохотъ и ревъ ударяютъ мнѣ въ лицевые нервы, я чувствую непрерывный топотъ тысячной толпы, и вся эта толкотня и суматоха отзываются во мнѣ какой- то тоской. Стукъ тяжелыхъ повозокъ о твердую мостовую и однообразный шумъ машинъ вдвойнѣ мучительно дѣйствуютъ на нервы, если вниманіе не отвлекается панорамой, постоянно проходящею передъ зрячими глазами».

Самымъ поразительнымъ проявленіемъ такой ничѣмъ необъяснимой способности былъ слѣдующій случай, который не знаемъ, куда отнести, — въ область ли физіологіи или психологіи. Это было вскорѣ по прибытіи миссъ Солливанъ, и Елена еще ничего не знала о смерти. Однажды мать ея и миссъ Солливанъ, гуляя, зашли съ нею на кладбище. Ей сказали, что идутъ въ большой садъ, гдѣ много прелестныхъ цвѣтовъ. Войдя въ ограду, она вдругъ присмирѣла и, немного погодя, коснулась рукой глазъ матери и миссъ Солливанъ, и сказала: «плакать, — много плакать». Сорвала нѣсколько цвѣтовъ, но тотчасъ бросила и все время, пока оставалась на кладбищѣ, была тиха и грустна.

Черезъ годъ съ небольшимъ случилось нѣчто не менѣе замѣчательное. Она тѣмъ временемъ успѣла ознакомиться съ фактомъ смерти: держала въ рукахъ застрѣленныхъ охотниками птичекъ; узнала о смерти больной лошади, которую она навѣщала, и о томъ, что ее «похоронили», — положили въ землю. Миссъ Солливанъ употребляла слово «умеръ, умершій», когда встрѣчалась надобность, но не пускалась въ объясненія. Въ первую бытность ихъ въ Бостонѣ, въ 1888 г., онѣ ѣздили въ гости въ небольшой сосѣдній городокъ къ миссъ Хопкинсъ, извѣстной уже пріятельницѣ миссъ Солливанъ, и тамъ произошло слѣдующее приключеніе:

Мы однажды зашли на кладбище; Елена была съ нами. Она изслѣдовала одну плиту за другою, и ей доставляло удовольствіе, когда удавалось разобрать имя. Она нюхала цвѣты, но не хотѣла рвать ихъ и, когда я ихъ нарвала для нея несколько, не позволила приколоть ихъ себѣ къ платью. Наконецъ, вниманіе ея привлекла мраморная плита, на которой выпуклыми буквами было высѣчено имя «Флоренсъ». Она опустилась на землю и стала шарить руками, какъ бы ища чего-то, затѣмъ обратила ко мнѣ смущенное, опечаленное лицо и спросила: «Гдѣ бѣдная маленькая Флоренсъ?» Я уклонилась отъ отвѣта, но она настаивала и обратилась уже къ моей пріятельницѣ съ вопросомъ: «Вы очень плакали по бѣдной маленькой Флоренсъ»? Немного погодя, она сказала: «Я думаю, она очень мертвая. Кто положилъ ее въ большую яму?» Такъ какъ она не отставала съ этими тяжелыми вопросами, мы ушли съ кладбища. Флоренсъ была дочерью моей пріятельницы и умерла уже молодой дѣвушкой; но Еленѣ никто не говорилъ, и она даже не знала, что была дочь у моей пріятельницы. Послѣдняя передъ тѣмъ подарила Еленѣ кроватку и колясочку для ея куколь, и она играла ими, какъ всякой другой игрушкой; но по возвращеніи съ кладбища она побѣжала къ шкапу, достала игрушки и отнесла ихъ нашей хозяйкѣ со словами: «Это принадлежитъ бѣдной маленькой Флоренсъ». Это была правда, но какимъ образомъ она отгадала, мы понять не могли. Въ письмѣ къ матери она изобразила, какъ все это сложилось у нея въ головѣ:

Я укладываю своихъ бэби въ постелькѣ бѣдной Флоренсъ и катаю ихъ въ ея колясочкѣ. Бѣдная маленькая Флоренсъ умерла. Она была очень больна и умерла. Миссисъ X. очень плакала по своей малюткѣ. Она положена въ землю; тамъ очень грязно и холодно. Флоренсъ была очень хорошенькая, и миссъ X. ее много цѣловала и миловала. Ей очень скучно въ большой ямѣ. Докторъ давалъ ей лѣкарства, чтобы она поправилась, но бѣдная не поправилась. Когда она была очень больна, она металась и стонала въ постели. Миссисъ X. скоро навѣститъ ее.

Ученые полагаютъ, что во всѣхъ этихъ явленіяхъ играетъ нѣкоторую роль обоняніе, но невозможно удостовѣриться насколько, потому что Елена, подобно всѣмъ глухимъ, не любитъ, когда объ этомъ говорятъ. Миссъ Солливанъ въ своемъ второмъ отчетѣ посвящаетъ этому предмету нѣсколько интересныхъ строкъ:

Невозможно сказать въ точности, въ какой степени обоняние и вкусъ помогаютъ ей ознакомиться съ физическими свойствами; но, если вѣрить высокимъ научнымъ авторитетамъ, эти чувства имѣютъ большое вліяніе на умственное и нравственное развитіе человѣка. Елена, несомнѣнно, получаетъ отъ нихъ большое удовольствіе. Когда она входитъ въ оранжерею, лицо ея сіяетъ, и она по одному запаху говоритъ названія знакомыхъ ей цвѣтовъ. Воспоминанія ея объ ощущеніяхъ, вызванныхъ обоняніемъ, очень ярки. Ожиданіе запаха розы или фіалки тоже доставляешь ей удовольствіе. Если ей обѣщаютъ букетъ этихъ цвѣтовъ, лицо ея озаряется совсѣмъ особеннымъ, счастливымъ выраженіемъ, изъ котораго видно, что она въ воображеніи уже представляетъ себѣ ихъ благоуханіе, и что это представленіе ей пріятно. Часто случается, что запахъ цвѣтка или вкусъ плода напоминаетъ ей какое- нибудь счастливое происшествіе въ домашней жизни иди праздникъ, бывшій въ ея рожденіе.

Что касается собственно звуковъ, то не подлежитъ сомнѣнію, что она до тонкости ощущаетъ ихъ, и, какъ это ни странно, музыка доставляетъ ей большое удовольствіе; она любить стоять у рояля и держать руку на немъ, пока играютъ. Десятилѣтнимъ ребенкомъ она восхищалась большимъ органомъ, пущеннымъ во всѣ регистры съ педалями, и писала, что «въ церкви ей казалось, что она — скала, о которую со всѣхъ сторонъ бьются звуки, какъ морскія волны». Ритмичность сообщаемой ей вибраціи, вѣроятно, пріятно дѣйствуетъ на ея чуткіе нервы. Въ дѣтствѣ она очень любила рукой «слушать» мурлыканіе кошки, лай или игривое ворчаніе собаки, и однажды, когда она ласкала больную лошадь, стоны бѣднаго животнаго огорчили ее до слезъ. Кто-то научилъ ее телеграфному алфавиту, — точками и черточками, и миссъ Солливанъ придумала практическое примѣненіе этой наукѣ: замѣнила точки и черточки условнымъ постукиваніемъ ногой по полу и, такимъ образомъ, могла разговаривать съ Еленой на значительномъ разстояніи, такъ какъ она ощущала малѣйшій стукъ.

Ничто такъ не радовало и не удивляло родителей дѣвочки, какъ перемѣна, происшедшая въ ея нравѣ. Съ того дня, какъ она постигла тайну человѣческой рѣчи и получила возможность выражать свои чувства и мысли и вступить въ общеніе съ окружающими, она преобразилась. Слѣда не осталось прежняго своенравнаго, бѣшено вспыльчиваго или тоскливо угрюмаго ребенка. Невозможно представить себѣ болѣе спокойнаго характера, болѣе равномѣрно-свѣтлаго, добраго, веселаго настроенія. Гдѣ бы она ни была, — а она много путешествовала, — она со всѣми знакомилась и въ одну минуту дѣлалась центромъ кружка. И никому въ голову не приходило жалѣть ее. Одинъ господинъ въ Синсиннати сказалъ ея дядѣ, врачу: «Я долго прожилъ на свѣтѣ и видѣлъ много радостныхъ лицъ, но такого сіяющаго, какъ у этой дѣвочки, не видалъ никогда». Другой воскликнулъ: «Чортъ побери! я бы отдалъ полсостоянія, чтобы имѣть эту дѣвочку всегда около себя». Она занимала неожиданными забавными и иногда по-дѣтски остроумными выходками. Такъ, она до слезъ разсмѣшила одного знатнаго старика, который думалъ обрадовать ее поднесеніемъ красивой куклы, пресерьезно объявивъ ему: «Я не люблю слишкомъ много дѣтей. Нэнси все больна, Аделина злая, а Ида совсѣмъ дурно себя ведетъ».

При всей усиленной умственной дѣятельности, — далѣе писала миссъ Солливанъ (1888), — Елена — такое же дитя, какъ и всѣ, живая, шаловливая и очень любитъ быть съ другими дѣтьми... Она по цѣлымъ часамъ играетъ съ ними, не раздражаясь тѣмъ, что они не понимаютъ ея языка, и тогда прибѣгаетъ къ своимъ выразительнымъ жестамъ и мимикѣ. Иногда мальчикъ или дѣвочка захочетъ учиться ручной азбукѣ. Тогда трогательно смотрѣть, съ какимъ терпѣніемъ и неутомимой кротостью Елена старается привести неуклюжіе пальчики въ требуемое положеніе... Она очень любитъ дѣтей моложе себя, и младенецъ вызываетъ всѣ материнскіе инстинкты ея натуры. Она такъ ловко управляется съ нимъ, какъ того можетъ пожелать самая взыскательная мать или няня. Прелестна также ея заботливость объ очень маленькихъ дѣтяхъ и готовность уступать ихъ прихотямъ.

Она вообще очень любитъ общество, особенно такихъ лицъ, которыя въ состояніи услѣдить за движеніями ея проворныхъ пальчиковъ. Впрочемъ, она умѣетъ сидѣть и одна, и по часамъ заниматься шитьемъ или вязаньемъ... Когда она одна читаетъ, она наклоняется надъ книгою съ сосредоточеннымъ видомъ, и въ то время, какъ она указательнымъ пальцемъ лѣвой руки слѣдитъ за строками, правой она продѣлываетъ всѣ слова, да такъ быстро, что даже при большомъ навыкѣ иногда не услѣдить за движеніями ея пальцевъ... На вопросъ, почему она такъ любитъ книги, она однажды отвѣтила: «Потому, что онѣ мнѣ разсказываютъ такъ много интереснаго о томъ, чего я не вижу, и онѣ никогда не устаютъ, какъ люди, а безъ конца повторяют, мнѣ то, что̀ я хочу знать»... Нѣтъ того оттѣнка чувства, который не отражался бы въ ея подвижныхъ чертахъ. Она держитъ себя свободно и непринужденно, и все ея обращеніе проникнуто прелестью безусловной искренности и простоты...

Собираясь на сѣверъ, въ Бостонъ, Елена больше всего мечтала о двухъ предстоявшихъ ей свиданіяхъ: съ давно занимавшими ея воображеніе «маленькими слѣпыми дѣвочками » и съ моремъ. Первое впечатлѣніе отъ сознанія близости океана было потрясающее. Замѣчательно, что описаніе этого момента вышло у нея несравненно живѣе, даже художественнѣе въ упомянутомъ уже очеркѣ, напечатанномъ въ юношескомъ журналѣ «Youth's Companion» (въ 1892 г.), нежели въ ея недавно вышедшей въ свѣтъ автобіографіи. Приводимъ, поэтому, предпочтительно, отрывокъ изъ дѣтскихъ воспоминаній:

На другое утро послѣ нашего пріѣзда я проснулась раненько. Взошелъ чудный лѣтній день, — день, въ который мнѣ предстояло познакомиться съ новымъ, таинственнымъ другомъ. Я встала, поспѣшно одѣлась и побѣжала внизъ изъ спальни. Я нашла teacher въ прихожей и просила ее тотчасъ же вести меня къ морю. «Еще рано, — отвѣчала она, смѣясь: — надо сперва позавтракать». Немедленно послѣ завтрака мы отправились. Дорога шла тропинкой, между низкими, песчаными пригорками, и я такъ спѣшила, что часто путалась ногами въ длинной, жесткой травѣ и со смѣхомъ валилась въ теплый, мягкій песокъ. Въ чудномъ, тепломъ воздугѣ стоялъ какой-то особенный запахъ, и я замѣтила, что онъ свѣжѣлъ, по мѣрѣ того, какъ мы шли впередъ.

Вдругъ мы остановились, и я поняла, безъ словъ, что у моихъ ногъ — море! Поняла я и то, что оно громадно, необъятно, грозно; и на мгновеніе словно солнце померкло. Но не думаю, чтобы я испугалась, потому что, немного погодя, когда я надѣла купальный костюмъ, и маленькія волны, подбѣгая, цѣловали мнѣ ноги, я закричала отъ радости и безстрашно устремилась въ прибой. Но, къ несчастью, я споткнулась о камень и упала лицомъ внизъ, въ холодную воду.

Тогда меня охватило страшное, ужасное чувство опасности. Соленая вода наполнила мнѣ глаза, захватила дыханіе, и большая волна вышвырнула меня на песокъ съ такой же легкостью, какъ какой-нибудь камешекъ. Послѣ этого я нѣсколько дней была очень робка, и меня насилу могли уговорить опять идти въ воду; но понемногу я опять осмѣлилась, и еще до конца лѣта для меня было величайшей забавой давать волнамъ подбрасывать и перекидывать меня...

Впечатлѣніе этой страшной минуты, впервые открывшей ей смыслъ слова и понятія «опасность», глубоко врѣзалось въ памяти дѣвочки, и, взрослая, она передаетъ его съ болѣе сознательнымъ анализомъ:

...Я выскочила на теплый песокъ и безъ малѣйшей боязни погрузилась въ прохладную воду. Я почувствовала, какъ большія волны то качали меня, то низко опускались. Движеніе несущей меня воды доставляло мнѣ обаятельное, трепетное наслажденіе. Вдругъ восторгъ уступилъ мѣсто ужасу: ударилась нога моя о камень, и въ то же мгновеніе вода хлынула мнѣ черезъ голову. Я протянула руки, — ухватиться за что-нибудь, но пальцы мои уцѣпились только за длинныя морскія травы, которыми волны хлестнули мнѣ въ лицо. Я безумно билась, но тщетно. Волны словно играли мною, перекидывая меня отъ одной къ другой въ дикомъ веселіи. Это было ужасно! Добрая, твердая земля ушла изъ-подъ моихъ ногъ; эта странная, всепоглощающая стихія точно разомъ все затопила, — и воздухъ, и тепло, и любовь, и самую жизнь. Наконецъ, однако, море, какъ будто наскучивъ новой игрушкой, вышвырнуло меня на берегъ, и въ ту же секунду я почувствовала себя въ объятіяхъ моей наставницы. О, какъ долго, какъ нѣжно прижимала она меня къ груди своей, и какое это было счастье! Какъ только я оправилась отъ паники достаточно, чтобы быть въ состояніи что̀-нибудь сказать, я спросила: «Кто посолилъ воду въ морѣ?»

...Впослѣдствіи для меня не было большей забавы, какъ сидѣть въ купальномъ костюмѣ на скалѣ и чувствовать, какъ волна за волной разбивается о нее, всю меня обдавая миріадами мелкихъ брызгъ. Я чувствовала, какъ камешки катятся во всѣ стороны подъ тяжелымъ напоромъ водяной массы; весь берегъ потрясался ея страшнымъ натискомъ; въ воздухѣ словно трепеталъ бьющійся пульсъ. И вдругь, волны разомъ отступали, чтобы собраться съ новыми силами для болѣе отчаяннаго набѣга, и я, бывало, крѣпко прильну къ моей скалѣ, съ напряженіемъ каждаго нерва, подъ грознымъ обаяніемъ, чувствуя грохотъ и ревъ разбушевавшейся стихіи.

Все это напоминаетъ приключеніе Елены на вишневомъ деревѣ съ налетѣвшей внезапно бурей. Вообще, всегда съ особеннымъ интересомъ читаются описанія всякихъ явленій въ томъ видѣ, ка̀къ они передаются этому чуткому и высоко культурному существу безъ посредства чувствъ, отсутствіе которыхъ, на нашъ взглядъ, должно лишить несчастнаго, обойденнаго ими, возможности воспринимать тѣ впечатлѣнія, какія доступны другимъ людямъ. Какъ, напримѣръ, казалось бы, такому ребенку могла быть доступна красота сѣверной зимы въ контрастѣ съ мягкой зимой ея южной родины? Между тѣмъ, Елена очень тонко схватила характерныя черты этого новаго для нея явленія: — «Я помню, съ какимъ удивленіемъ я открыла, что таинственная рука обнажила всѣ деревья и кусты, только кое-гдѣ оставивъ сморщенный листикъ. Птички улетѣли, а ихъ пустыя гнѣзда полны снѣга. Зима на горахъ и поляхъ. Земля оцѣпенѣла подъ ея ледяной рукой, душа деревьевъ словно ушла въ корни и тамъ, пріютившись во мракѣ, крѣпко заснула... Увядшая трава и кусты обратились въ оледенѣлый лѣсъ. Наконецъ, насталъ день, когда въ воздухѣ стоялъ особаго рода холодъ, предвѣщавшій снѣгь. Мы выбѣжали изъ дома и поймали на лету первыя снѣжинки. Часъ-за-часомъ послѣ того снѣгъ падалъ тихо, мягко на землю, и мѣстность постепенно выравнивалась»... Слѣдующія затѣмъ страницы представляютъ мало интереса, потому что, очевидно, повторены съ чьихъ-нибудь словъ: ихъ отъ себя могъ написать только зрячій. Впрочемъ, она, большей частью, пишетъ «такъ же, какъ и всѣ». Это выходить у нея естественно, и только тогда непріятно поражаетъ, когда очень замѣтно намѣреніе «быть, какъ всѣ» что̀, къ сожалѣнію, иногда бываетъ у нея.

Зато дѣвочка овладѣваетъ снова полнымъ вниманіемъ и участіемъ, когда возвращается къ описанію собственныхъ своеобразныхъ наблюденій и приключеній, какъ, напр., долго ожидаемой встрѣчи съ маленькими воспитанницами института Перкинса:

Не успѣли мы пріѣхать, какъ я уже начала дружиться со слѣпыми дѣтьми. Меня несказанно обрадовало, что онѣ оказались знакомы съ ручнымъ алфавитомъ. Какая радость — говорить съ другими дѣтьми на моемъ собственномъ языкѣ! До сихъ поръ я была точно чужестранка, объясняющаяся черезъ переводчика. Школа, гдѣ обучалась Лора Бриджмэнъ, была для меня родиной. Я не сразу вполнѣ освоила фактъ, что мои новыя пріятельницы — слѣпы. Я сознавала, что я сама не вижу; но мнѣ какъ-то не вѣрилось, что всѣ эти живыя, ласковыя дѣти, которыя окружили меня и отъ всего сердца присоединились ко всѣмъ моимъ шалостямъ, тоже слѣпы. Помню, какъ я удивилась и огорчилась, когда замѣтила, что онѣ кладутъ свои руки на мои, когда я съ ними говорю, и читаютъ книги пальцами. Хотя мнѣ это было говорено прежде, и хотя я сознавала свою собственную немощь, однако, мнѣ какъ-то смутно представлялось, что, если онѣ слышать, то у нихъ должно быть и какое-нибудь «другое зрѣніе»; я почему-то не ожидала найти одну дѣвочку, и другую, и третью лишенными того же драгоцѣннаго дара. Но онѣ были такъ счастливы и довольны, что чувство жалости у меня скоро пропало въ удовольствіи, которое доставляло мнѣ ихъ общество.

А вотъ и первые наглядные уроки исторіи, въ видѣ интересныхъ прогулокъ, открывшихъ маленькой путешественницѣ міръ прошлаго, какъ прошлымъ лѣтомъ географяческія игры на цвѣтистомъ берегу рѣки Теннесси познакомили ее съ чудесами мірозданія. Ее повезли на гору Бонкеръ-Хилль, въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Бостона, на вершинѣ которой воздвигнуть памятникъ патріотамъ, павшимъ въ первомъ сраженіи противъ англичанъ въ борьбѣ за независимость; и тутъ, на мѣстѣ, дорогомъ и священномъ со школьной скамьи каждому истому американцу, страстная душа ребенка въ первый разъ внимала разсказу о славныхъ основателяхъ первоначальнаго Союза тринадцати «Колоній», объявившихъ себя свободными, державными штатами. Въ лихорадочномъ волненіи дѣвочка настояла на томъ, чтобы самой взойти на самый верхъ памятника и сосчитать ступени.

Слѣдующій день быль посвященъ прогулкѣ, вдвойнѣ памятной по множеству совершенно новыхъ впечатлѣній: первая поѣздка моремъ, на пароходѣ, а цѣль ея — знаменитая Плимутская Скала (Plymouth Rock), на которой въ 1620 г. высадились «Отцы-пилигримы», — пуритане, покинувшіе родную Англію, чтобы спастись отъ свирѣпствовавшихъ тамъ религіозныхъ гоненій. Тутъ, стоя на этой самой скалѣ, касаясь ея благоговѣйными руками, дѣвочка живымъ воображеніемъ возсоздавала, шагъ за шагомъ, разсказъ о подвигахъ и страданіяхъ безстрашныхъ, добровольныхъ изгнанниковъ на далекой чужбинѣ, суровой, непривѣтливой землѣ, среди тысячи опасностей и лишеній; она видѣла въ нихъ борцовъ не за одни свои права, но вообще за права человѣчества и за свободу совѣсти и унесла съ завѣтной скалы свѣтлый образъ, который лелѣяла въ душѣ нѣсколько лѣтъ, такъ что впослѣдствіи, когда она увидѣла своихъ героевъ подъ безпощаднымъ свѣтомъ исторіи, ставшихъ, въ свою очередь, жестокими гонителями за вѣру, она глубоко огорчилась: ей казалось, что разбитъ вдребезги одинъ изъ любимѣйшихъ ея идеаловъ. Нужны были еще года и бо̀льшая зрѣлость мысли, чтобы воздать должное добру и объяснить зло независящими отъ личностей, историческими условіями.

Знаменитую скалу посѣтили въ іюлѣ 1888 г. Три мѣсяца спустя, Елена въ письмѣ слѣдующимъ образомъ передала понятый и переработанный по-своему первый свой урокъ исторіи:

Я ѣздила въ большой лодкѣ. Это былъ скорѣе корабль. Мама и teacher, миссисъ Хопкинсъ и м-ръ Анагносъ и его пріятель, м-ръ Родоканаки, ѣздили въ Плимутъ смотрѣть разную старину. Я вамъ разскажу кое-что про Плимутъ.

Много лѣтъ назадъ въ Англіи жило много хорошихъ людей; но король и его друзья не были добры, терпѣливы и снисходительны къ хорошимъ людямъ, потому что король не любилъ, когда его не слушались. Эти люди не любили ходить въ ту же церковь, что и король; они любили сами строить себѣ свои уютныя, небольшія церкви.

Король очень разгнѣвался на этихъ людей. Они опечалились и сказали: «Мы уйдемъ въ чужую землю жить и покинемъ дорогую родину и друзей и недобраго короля». Итакъ, они уложили всѣ свои вещи въ большіе сундуки и сказали: «Прощайте». Мнѣ ихъ очень жаль, потому что они много плакали. Когда они пріѣхали въ Голландію, они тамъ не знали никого и не могли понимать того, что̀ люди говорили, потому что не знали по- голландски. Они скоро выучили нѣсколько голландскихъ словъ; но они любили свой родной языкъ и не хотѣли, чтобы ихъ мальчики и дѣвочки забыли его и научились говорить на смѣшномъ голландскомъ языкѣ. Итакъ, они сказали: «Намъ надо уѣхать далеко, въ новую землю, построить школы, дома, и церкви и сдѣлать новые города». Итакъ, они уложили всѣ свои пожитки въ сундуки и сказали: «Прощайте» своимъ новымъ друзьямъ и поплыли на большой лодкѣ, искать новую землю. Бѣднымъ было невесело, такъ какъ сердца ихъ были исполнены печальными мыслями, потому что они не много знали объ Америкѣ. Я думаю, маленькимъ дѣтямъ должно было быть страшно на большомъ океанѣ, потому что онъ очень могучъ и раскачиваетъ большую лодку, и тогда маленькія дѣти падали и ушибали себѣ головки. Послѣ того, они пробыли много недѣль на глубокомъ океанѣ, гдѣ они не могли видѣть ни цвѣтовъ, ни травы, а только воду и чудное небо, потому что корабли въ то время не могли быстро плыть, такъ какъ люди въ то время еще не знали машинъ и пара. Однажды родился милый маленькій бэби-мальчикъ. Его звали Перегринъ Уайтъ. Мнѣ очень жаль, что бѣдный маленькій Перегринъ теперь умеръ. Каждый день люди ходили на палубу смотрѣть, не видно ли земли. Однажды на кораблѣ поднялся большой крикъ, потому что люди увидѣли землю, и они рады были, что въ цѣлости добрались до новой земли. Маленькіе мальчики и дѣвочки прыгали и хлопали въ ладоши. Всѣ были рады, когда ступили на огромную скалу. Я видѣла эту скалу въ Плимутѣ, и маленькій корабликъ такой же, какъ «Май-Флоуэръ» (Mayflower), и колыбель, въ которой милый маленькій Перегринъ спалъ, и много старыхъ вещей, что̀ пріѣхали на «Май-Флоуэрѣ». Хотѣли бы вы видѣть когда- нибудь Плимутъ и много старыхъ вещей?

«Теперь я очень устала и хочу отдохнуть.»

Много любитъ и цѣлуетъ васъ вашъ маленькій другъ. Елена А. Келлерь.

Это пишетъ восьмилѣтняя глухая и слѣпая дѣвочка. Затѣмъ невольно спрашивается: изъ какого школьнаго учебника исторія возстала бы въ умѣ ребенка такой живой, такой осмысленной и близкой?..

Какъ всю прошлую зиму Елена мечтала о поѣздкѣ въ Бостонъ, такъ къ осени ее стало тянуть домой, на горячо любимую, прекрасную родину. Кромѣ того, ей хотѣлось какъ можно скорѣе показать матери (уѣхавшей гораздо раньше), отцу и всѣмъ близкимъ всѣ сокровища пріобрѣтенныхъ ею за это лѣто знаній. Въ этомъ желаніи не было и тѣни тщеславья; это было просто желаніе любящаго ребенка подѣлиться со своими тѣмъ, что̀ ему всего дороже, что̀ всего больше доставляетъ ему наслажденія.

Передъ самымъ отъѣздомъ изъ Бостона, Елена пишетъ теткѣ:

Дорогая тетя, я очень скоро вернусь домой и думаю, что вы и всѣ будете очень рады видѣть teacher и меня. Мнѣ очень весело, потому что я многому научилась. Я учусь по-французски и по-нѣмецки, по-латыни и по-гречески. Agapó по-гречески значить: «люблю». J'ai une bonne petite soeur по-французски значить: «y меня хорошая маленькая сестра». Nous avons un bon père et une bonne mère значить: «y насъ добрый отецъ и мать». Puer по-латыни — «мальчикъ», a Mutter по- нѣмецки — «мать». Я буду учить Мильдредъ многимъ языкамъ, когда пріѣду домой. Елена А. Келлеръ.

Письма этого времени наглядно показываютъ ея успѣхи и неустанную умственную дѣятельность. Она учится , постоянно учится, и ее тянетъ учить другихъ, вѣрнѣе, дѣлиться съ ними всѣмъ, что̀ она день за днемъ пріобрѣтаетъ. Поэтому, ея письма распадаются на двѣ части: вь первой она разсказываетъ свои дѣтскія «дѣла», въ другой съ необыкновенной отчетливостью пересказываетъ только-что прочитанное или слышанное и даже вставляетъ иностранныя слова и цѣлыя французскія фразы, когда начинаетъ интересоваться французскими уроками. Вотъ письмо, которое Елена писала миссисъ Хопкинсъ въ декабрѣ 1888 г., когда ей было ровно 8½ лѣтъ.

Дорогая миссисъ Хопкинсъ!

Я сейчасъ накормила мою милую голубку. Братъ мой Симпсонъ подарилъ мнѣ ее въ прошлое воскресенье. Я назвала ее «Анни», въ честь моей наставницы. Щенокъ мой поужиналъ и легъ спать. Мои кролики тоже спятъ, и я скоро лягу спать. Teacher пишетъ письма своимъ друзьямъ. Папа и мама со своими знакомыми пошли смотрѣтъ огромную желѣзоплавильную печь. Желѣзную руду находятъ въ землѣ, но ее нельзя употреблять въ дѣло, прежде чѣмъ привезутъ ее на заводъ, расплавятъ и отдѣлятъ всю грязь, такъ что останется одно чистое желѣзо. Тогда изъ него выдѣлываютъ паровозы, печи, котлы и много другихъ вещей.

И уголь тоже находятъ въ землѣ. Много лѣтъ тому назадъ, когда людей еще не было на землѣ, большія деревья и высокія травы и громадные папоротники покрывали землю. Когда листья и деревья пали, ихъ покрыли земля и вода; тогда выросли новыя деревья и тоже пали и были погребены подъ землей и водой. Когда они пролежали, какъ бы подъ прессомъ, много тысячъ лѣтъ, дерево сдѣлалось очень твердое, какъ камень, и тогда оно годилось людямъ на топливо. Вы можете видѣть отпечатокъ листьевъ и коры на углѣ. Люди спускаются вглубь земли и выкапываютъ уголь, а вагоны развозятъ его въ большіе города, и продаютъ его, чтобы его жгли, и было тепло и хорошо, когда на дворѣ холодно.

Что, очень вамъ скучно одной? Надѣюсь, вы скоро пріѣдете навѣстить меня и пробудете долго.

Любящая васъ, маленькій другъ вашъ, Елена А. Келлеръ

Щенокъ, о которомъ Елена пишетъ — породистый «мастиффъ» крупной породы, подарокъ одного добраго пріятеля. Щенка повезли въ Тускумбію раньше ея, и, вѣроятно, это отчасти было причиной ея желанія скорѣе вернуться домой. Она благодарила пославшаго въ премиломъ, не лишенномъ дѣтскаго остроумія письмѣ:

Я сейчасъ получила отъ матери письмо, въ которомъ она говорить мнѣ, что чудный щенокъ, котораго вы мнѣ прислали, въ сохранности пріѣхалъ въ Тускумбію. Очень благодарю васъ за чудесный подарокъ. Мнѣ очень жаль, что я не была дома, чтобы принять собачку; но мать моя и моя маленькая сестра будутъ очень добры къ ней, пока нѣтъ ея госпожи. Надѣюсь, она не скучаетъ въ одиночествѣ. Я думаю, щенки способны сильно тосковать по родинѣ, такъ же, какъ и маленькія дѣвочки. Мнѣ бы хотѣлось назвать ее «Львицей», въ честь вашей собаки. Можно? Надѣюсь, что она будетъ очень преданная и тоже храбрая.

Я учусь въ Бостонѣ съ моей дорогой наставницей. Я узнаю много новыхъ и удивительныхъ вещей. Учу о землѣ, о животныхъ и чрезвычайно люблю ариѳметику. Я научаюсь тоже и многимъ новымъ словамъ. Слову чрезвычайно я научилась вчера. Когда я увижу «Львицу», я ей многое скажу, что̀ очень удивитъ ее. Я думаю, она будетъ смѣяться, когда я скажу ей, что она — позвоночное, млекопитающее, четвероногое животное, и съ прискорбіемъ должна буду объяснить ей, что она принадлежитъ къ разряду плотоядныхъ. Я и по-французски учусь. Когда я со «Львицей» буду говорить по-французски, я ее назову топ bеаи chien. Я буду очень рада получить отъ васъ письмо, когда вамъ будетъ охота написать мнѣ.

Вашъ любящій маленькій другъ

Елена А. Келлеръ.

Въ 1889 г. миссъ Солливанъ уѣхала на все лѣто (въ первый и послѣдній разъ). Елена была такъ основательно подготовлена, что и безъ нея могла заниматься и успѣвать. Приводимъ образчики писемъ, которыя она писала своей горячо любимой наставницѣ въ эту все же тяжелую для нея разлуку. Ей только-что исполнилось 9 лѣтъ.

...Я много о васъ думала весь день. Я сижу на верандѣ, и моя бѣлая голубка сидитъ на спинкѣ моего стула и смотритъ, какъ я пишу. Ея маленькій сизый товарищъ улетѣлъ съ другими птицами, но Анни не скучаетъ, потому что любитъ быть со мной. «Фонтльрой» (кукла-мальчикъ, названный по маленькому герою любимой повѣсти) спитъ у себя на верху, а Нэнси (старая кукла) укладываетъ Люси (новую) спать. Можетъ-быть, пересмѣшникъ поетъ имъ колыбельную пѣсенку. Всѣ чудные цвѣты теперь распустились. Воздухъ насыщенъ благоуханіемъ жасмина, геліотропа и розъ. Теперь здѣсь становится жарко, и папа собирается увезти насъ на дачу 20-го августа. Я думаю, будетъ хорошо въ прохладныхъ, пріятныхъ лѣсахъ. Я вамъ буду писать все, что мы тамъ будемъ дѣлать...

...Какъ звали того мальчика, что влюбился въ прекрасную звѣзду?..

...Я буду очень рада пишущей машинѣ...

...Одинъ господинъ подарилъ мнѣ красивую картинку. На ней мельница возлѣ хорошенькаго ручья. На водѣ лодка, а вокругъ лодки растутъ душистыя водяныя лиліи (кувшинчики). Недалеко отъ мельницы старый домъ и много деревьевъ. На крышѣ дома восемь голубей, а на крыльцѣ большая собака. У нашей «Перлы» восемь щенятъ; она — очень гордая мать. Она думаетъ, что такихъ прекрасныхъ щенятъ никогда не бывало.

Я каждый день читаю свои книги. Я ихъ очень, очень, очень люблю. Я хочу, чтобы вы скоро вернулись ко мнѣ. Мнѣ безъ васъ очень, очень скучно. Я многаго не могу узнать, когда моей дорогой наставницы нѣтъ со мною. Посылаю вамъ пять тысячъ поцѣлуевъ и люблю васъ больше, чѣмъ могу сказать...

Елена очень любила свою маленькую сестру Мильдредъ и все собиралась учить ее, когда она подрастетъ. Трогательно было смотрѣть, какъ старшая сестра, слѣпая, няньчила младшую, зрячую, и дѣйствительно оберегала ее, водила за руку, брала къ себѣ на осла, заботилась, чтобы она не простудилась, и пр. Осенью того же 1889 года она этой сестренкѣ писала изъ Бостона премилое письмецо:

Драгоцѣнная моя сестренка. Съ добрымъ утромъ! Съ этимъ письмомъ посылаю тебѣ подарокъ ко дню твоего рожденія. Надѣюсь, онъ очень тебѣ понравится, потому что мнѣ очень пріятно посылать его. Платье голубое, какъ твои глаза, а конфеты такія же сладкія, какъ ты сама, малютка. Я думаю, мама съ удовольствіемъ сдѣлаетъ тебѣ платье, и когда ты его надѣнешь, ты будешь мила, какъ роза. Книга съ картинками разскажетъ тебѣ обо многихъ любопытныхъ дикихъ звѣряхъ. Но ты ихъ не бойся. Они не выйдутъ изъ книги, чтобы тебя обидѣть.

Я каждый день хожу въ классы и учу много новаго. Въ восемь часовъ у меня ариѳметика. Это я люблю. Въ девять я хожу на гимнастику съ дѣвочками; это очень весело. Въ десять часовъ я учусь о землѣ, на которой мы всѣ живемъ. Въ одиннадцать мы съ моей наставницей бесѣдуемъ, а въ двѣнадцать намъ преподаютъ зоологію. Я еще не знаю, что я буду дѣлать послѣ полудня.

А теперь прощай, моя крошка. Папу и маму покрѣпче обними и расцѣлуй за меня...

Любящая тебя сестра

Елена А. Келлеръ.

Не прелестенъ ли этотъ покровительственный, «старшій» тонъ девятилѣтней дѣвочки?

Особенное наслажденіе доставляли Еленѣ тщательно избранныя по ея вкусу и пониманію стихотворенія лучшихъ англійскихъ и американскихъ современныхъ поэтовъ. Въ избыткѣ восторга, она иногда изливала благодарность своей чуткой, любящей дѣтской души въ письмахъ къ послѣднимъ — Брайенту, Уэндель-Хомзу, доброму старцу, пѣвцу квэкеровъ, Джону Г. Уиттьеру, — и всегда получала отъ нихъ ласковые отвѣты. Это не выходило ни неловко, ни назойливо, потому что всѣ сколько-нибудь выдающіяся лица интересовались ею и посѣщали ее въ зимніе мѣсяцы, которые она проводила съ миссъ Солливанъ въ Бостонѣ, въ институтѣ Перкинса, на положеніи, такъ сказать, гостьи и вольнослушательницы, не связанная ни правилами заведенія, ни обязательными занятіями, но пользуясь библіотекой и всѣми пособіями.

Замѣчательно, что при великой охотѣ, съ которой Елена писала письма, этимъ создавая себѣ и поддерживая интересныя отношенія съ самыми разнообразными личностями, она никогда не могла серьезно приняться за составленіе дневника. Миссъ Солливанъ особенно и не настаивала. Ихъ натурамъ, во многомъ другъ съ другомъ схожимъ, претила искусственность и сравнительная безцѣльность этого занятія: къ чему самой себѣ разсказывать то, что̀ она отлично знала?

Иное дѣло — дѣлиться съ другими; тутъ есть и смыслъ, и польза; получишь интересные отвѣты, подружишься, тебя узнаютъ и полюбятъ. Сначала, однако, Елена горячо взялась, какъ за новую забаву; толку же вышло мало, какъ видно изъ сохранившихся отрывковъ, одинъ изъ которыхъ пусть послужить образчикомъ:

Мартъ, 1888. Воскресенье

Я встала, умыла лицо и руки, причесалась, сорвала три фіалки для teacher и позавтракала. Послѣ завтрака я недолго поиграла съ куклами. Нэнси была сердитая. «Сердитая» значитъ кричать и бить ногами. Я почитала въ книгѣ о большихъ, свирѣпыхъ звѣряхъ. «Свирѣпый» значить очень сердитый и сильный и очень голодный. Я не люблю свирѣпыхъ звѣрей. Я написала письмо дядѣ Джемсу. Онъ живетъ въ Хотспрингсѣ. Онъ докторъ. Докторъ больныхъ дѣвочекъ дѣлаетъ здоровыми. Я не люблю, когда больна. Потомъ пообѣдала. Я очень люблю мороженое. Послѣ обѣда папа уѣхалъ на поѣздѣ далеко. Мнѣ было письмо отъ Роберта. Онъ меня любитъ. Онъ писалъ: «Милая Елена, Робертъ былъ радъ письму отъ милой крошки Елены. Я пріѣду къ тебѣ, когда солнце будетъ свѣтить». Миссисъ Ньюкомъ — жена Роберта. Робертъ — ея мужъ. Мы съ Робертомъ будемъ бѣгать, прыгать, плясать, качаться и разговаривать о птицахъ и цвѣтахъ, и деревьяхъ, и травахъ, и Джумбо, и Перлъ пойдутъ съ нами. Teacher скажетъ, мы дурачимся. Она смѣшная. «Смѣшная» значить смѣшитъ насъ. Наталія хорошая дѣвочка, не плачетъ. Мильдредъ плачетъ. Она будетъ славная дѣвочка черезъ много дней и будетъ играть и бѣгать со мною... Послѣ ужина мы съ teacher возились въ постели. Она зарыла меня подъ подушками, и я выросла очень медленно, какъ дерево изъ земли. Теперь пойду спать.

Кажется довольно вяло, мертво. Это именно похоже на столь ненавистные миссъ Солливанъ «выдуманные», вымученные разговоры и упражненія на черной доскѣ на правила изъ грамматики. Какая разница въ сравненіи съ письмами!

Между тѣмъ, самостоятельный, пытливый умъ дѣвочки, уже изощрявшійся, какъ мы видѣли, надъ разными «неудобными» вопросами, нельзя было надолго удержать отъ еще болѣе глубоко захватывающихъ вопросовъ, нельзя было помѣшать ему заглянуть въ самыя неисповѣдимыя изъ всѣхъ тайнъ. Ей было ровно восемь лѣтъ, когда она въ первый разъ спросила: «Откуда я? Куда я пойду, когда умру?» Тѣ отвѣты, которые въ эти годы были доступны ей, не удовлетворяли ее, конечно, но заставляли на время замолкнуть. А умъ ея втихомолку неустанно работалъ все въ одномъ направленіи, исканія первопричины изъ всего накопляющагося матеріала, который доставляли ей жизненный опытъ и книги. Страницы, которыя миссъ Солливанъ, въ своемъ отчетѣ отъ 1891 г., посвящаетъ этому фазису духовнаго развитія своей удивительной ученицы, представляютъ увлекательный психологическій этюдъ. Не должно забывать, что когда она писала этотъ отчетъ, обни-мавшій три года ея дѣятельности, Еленѣ было всего десять лѣтъ съ небольшимъ.

По мѣрѣ того, какъ расширялась сфера ея наблюдательности, и обогащался ея запасъ словъ, давая ей возможность ясно и съ тонкостью выражать свои мысли и понимать чужія, она познала предѣлы человѣческаго творчества и прозрѣла, что какая-то сила, сверхчеловѣческая, должна была создать землю, солнце и всѣ тысячи знакомыхъ ей нерукотворныхъ предметовъ. Наконецъ, насталъ день, когда она положительно потребовала имени для этой силы, существованіе которой она уже постигла путемъ собственнаго мышленія.

Изъ книги Чарльза Кингслея, «Греческіе герои», она ознакомилась съ разсказами о греческихъ богахъ и богиняхъ, и въ книгахъ, вообще, должна была встрѣчать слова: Богъ, небо, душа и другія въ этомъ родѣ. Она никогда не спрашивала объясненія ихъ и не дѣлала замѣчаній, когда такія выраженія попадались ей, и до февраля 1889 г. ей никто никогда не говорилъ о Богѣ. Но тутъ одна близкая родственница, глубоко религіозная женщина, впервые пробовала внушить ей понятіе о Богѣ. Только она не сумѣла приспособить слова свои къ пониманію ребенка и произвела совсѣмъ не то впечатлѣніе, какого желала. Послѣ разговора съ нею Елена сказала мнѣ: «Я имѣю сказать вамъ нѣчто очень смѣшное. А. говоритъ, будто Богъ сдѣлалъ меня и всѣхъ людей изъ земли: должно-быть, шутитъ. Вѣдь я сдѣлана изъ мяса, кости и крови, — не такъ ли?» — И она самодовольно ощупала свою руку, смѣясь отъ души. Минуту спустя она продолжала: «А. говорить, что Богъ есть любовь. Но я не думаю, чтобы кто-либо могъ быть сдѣланъ изъ любви, потому что вѣдь любовь есть что-то въ нашемъ сердцѣ. Потомъ А. сказала еще одну очень смѣшную вещь: будто Богъ — мой дорогой отецъ. Это ужъ совсѣмъ разсмѣшило меня, потому что я вѣдь знаю, что отецъ мой — Артуръ Келлеръ [6].» Я объяснила ей, что она еще не можетъ понимать того, о чемъ говорила ея родственница, и безъ большого труда убѣдила ее, что лучше будетъ вовсе не касаться этихъ вещей, пока она не подрастетъ и не поумнѣетъ.

Гдѣ-то въ книгѣ ей попалось выраженіе «мать-природа», и она долго потомъ этимъ выраженіемъ объясняла все то, чего, по ея пониманію, не могъ совершить человѣкъ. Такъ она говорила: «мать-природа посылаетъ солнце и дождь, чтобы росли деревья, трава и цвѣты». Однажды она какъ- то задумалась послѣ ужина и, когда ее спросили, о чемъ? — отвѣтила: «Я думаю о томъ, какъ много дѣла у милой матери-природы о весеннюю пору». На вопросъ: «почему?» она сказала: «потому что у нея такъ много дѣтей, о которыхъ надо заботиться. Она вѣдь мать всѣхъ деревьевъ, цвѣтовъ, вѣтровъ...» Потомъ еще прибавила: «Я думаю, солнечный свѣтъ — теплая улыбка матери-природы, а дождевыя капли — ея слезы».

Нѣсколько времени спустя, она сказала: «Я не знаю, сдѣлала ли меня мать-природа? Я думаю, моя мать достала меня съ неба, но не знаю, гдѣ. Я знаю, что цвѣты растутъ изъ сѣмянъ, которыя были положены въ землю; но дѣти не растутъ изъ земли, въ этомъ я увѣрена. Я никогда не видала дитя-растеніе. Но я не могу себѣ представить, кто сдѣлалъ мать-природу; а вы? Я люблю чудную весну, потому что деревья съ молодыми почками и распускающіеся цвѣты наполняютъ сердце мое радостью. Я теперь пойду, посмотрю свой садъ. А то цвѣты подумаютъ, что я ихъ забыла»...

Въ началѣ мая 1890 г. (ей было безъ одного мѣсяца десять лѣтъ) она написала на своихъ отрывныхъ листкахъ слѣдующее:

Я хочу писать о томъ, чего не понимаю. Кто сдѣлалъ землю, и моря, и все на свѣтѣ? Отчего солнце жарко? Гдѣ я была прежде, чѣмъ пришла къ мамѣ? Я знаю, что растенія растутъ изъ сѣмянъ, положенныхъ въ землю; но я знаю навѣрно, что люди не такъ растутъ. Маленькія птички и цыплята выходятъ изъ яицъ. Я ихъ видѣла. Чѣмъ было яйцо, прежде чѣмъ оно стало яйцомъ? Почему земля не падаетъ, — такая большая и тяжелая? Скажите мнѣ, что̀ дѣлаетъ отецъ-природа. Можно мнѣ читать книгу, которую зовутъ Библіей? Прошу васъ, скажите вашей маленькой ученицѣ все, когда у васъ будетъ много времени.

Прочитавъ эти вопросы, можно ли сомнѣваться въ томъ, что ребенокъ, способный придумать ихъ, способенъ также понять хотя бы упрощенные отвѣты на нихъ? Во все время воспитанія Елены я исходила изъ того положенія, что она способна понимать то, что ей желательно знать... Разъ ей удалось выразить словесно мысли, которыя медленно росли въ ея умѣ, онѣ вдругъ всецѣло его поглощали, и ею овладѣвало нетерпѣніе поскорѣе получить на все объясненія. Вскорѣ послѣ того, какъ она написала свои вопросы, она остановилась передъ большимъ глобусомъ и спросила; «Кто сдѣлалъ настоящій міръ?» Она знала, что у грековъ было много боговъ, т. е. что они считали солнце, молнію и другія силы природы за отдѣльныя, самостоятельный личности и приписывали имъ сверхчеловѣческое могущество. Исходя изъ этого, я и объяснила ей, что люди, наконецъ, додумались до того, что всѣ эти силы — лишь проявленіе единой верховной Силы, которой они дали имя: Богъ.

Она нѣсколько минуть молчала и сидѣла неподвижно, очевидно усиленно думая. Наконецъ она спросила: «Кто сдѣлалъ Бога?» Пришлось отвѣчать уклончиво, такъ какъ не могла же я объяснить ей тайну существа Самосущаго. Послѣдовало множество вопросовъ, которые озадачили бы голову поумнѣе моей; напримѣръ: «Изъ чего Богъ сдѣлалъ новые міры? Откуда Онъ взялъ землю, воду, сѣмена и первыхъ животныхъ? Гдѣ Богъ? Видѣли ли вы когда Бога?» Часто приходится напоминать ей, что есть безконечно много такого, чего первымъ въ мірѣ мудрецамъ не объяснить... Однажды она грустно сказала: «Я слѣпа и глуха. Вотъ почему я не могу видѣть Бога». Я научила ее слову: «Невидимый» и объяснила ей, что мы не можемъ видѣть Бога своими глазами, потому что Онъ есть Духъ; но что когда сердца наши преисполнены добра и кротости, тогда мы почти видимъ Его, потому что приближаемся къ Нему.

Въ другой разъ она спросила: «Что такое душа?» «Этого никто не знаетъ, — отвѣтила я: — но мы знаемъ, что она не есть тѣло, а та часть нашего существа, которая мыслить, любитъ, надѣется». Затѣмъ я спросила ее, можетъ ли она представить себѣ свою душу отдѣльно отъ своего тѣла? «О, да! — отвѣтила она: — я вотъ сейчасъ думала о мистерѣ Анагносѣ; значить, моя мысль, — она поправила себя: — моя душа была тамъ, у него, но тѣло мое здѣсь, въ классной». Тутъ вдругъ у нея промелькнула новая мысль: «Но мистеръ Анагносъ не говорилъ съ моей душей». Я объяснила ей, что душа тоже невидима, т. е. не имѣетъ видимаго облика. «Но если я напишу то, что моя душа думаетъ, — сейчасъ же возразила она: — тогда душа моя сдѣлается видимой: слова будутъ ея тѣломъ?»

Давно уже Елена какъ-то сказала мнѣ: «Я бы хотѣла прожить тысячу шестьсотъ лѣтъ». На вопросъ мой, не хотѣла ли бы она жить въ чудной странѣ, которую зовутъ небомъ, она отвѣтила другимъ: «Гдѣ небо?» Я должна была сознаться, что не знаю, но, думается, не на которой ли нибудь изъ звѣздъ? Она подумала и сказала: «Не пойдете ли вы впередъ, потомъ мнѣ разскажете», — и тутъ же прибавила: «А, вѣдь, Тускумбія славный городокъ». Прошло больше года, прежде чѣмъ она опять возвратилась къ этому предмету, но тогда уже вопросамъ ея не было конца: «Гдѣ небо? На что оно похоже? Почему мы не можемъ знать о небѣ столько же, сколько о чужихъ странахъ?» Я сказала, ей въ самыхъ простыхъ словахъ, что небомъ, можетъ-быть, называются многія мѣста, но что, въ сущности, это — состояніе душевное, исполненіе завѣтныхъ желаній сердца, удовлетвореніе его потребностей, что вездѣ, гдѣ признается правда, вѣрятъ въ правду и любятъ ее, тамъ и небо.

Мысль о смерти ее, видимо, ужасаетъ и возмущаетъ. Ей какъ-то показали оленя, котораго братъ ея убилъ. Она очень разстроилась и печально сказала: «Почему все на, свѣтѣ должно умирать, даже быстроногій олень?» Въ другой разъ она спросила: «Не думаете ли вы, что мы были бы гораздо счастливѣе, если бы не надо было умирать?» Я отвѣтила: «Нѣтъ; потому что, если бы не было смерти, нашъ міръ скоро до того переполнился бы живыми существами, что имъ невозможно было бы жить сколько-нибудь сносно». «Но, — съ живостью перебила меня Елена, — я думаю Богъ могъ бы надѣлать еще міровъ такъ же легко, какъ онъ сдѣлалъ этотъ». А когда ей говорили о великомъ блаженствѣ, ожидающемъ ее на томъ свѣтѣ, она мигомъ возражала: «Почемъ вы знаете? Вѣдь вы не умирали».

Всего болѣе Елену смущаетъ и огорчаетъ сознаніе существованія зла и проистекающаго отъ того страданія. Пришлось объяснить ей необходимость закона и наказанія. Ей было очень трудно примирить присутствіе зла на свѣтѣ съ понятіемъ о всеблагомъ Богѣ. Ея душевное состояніе, по обыкновенію, отражается въ ея письмахъ, и вотъ что она писала по этому поводу своему любимому поэту, Уэндель-Хомзу: «Я читаю очень грустный разсказъ подъ названіемъ Маленькій Джэкъ. Это былъ прелестнѣйшій ребенокъ, но онъ былъ бѣдный и слѣпой. Я прежде думала, — когда была очень мала и не умѣла еще читать, — что всѣ всегда счастливы, и сначала меня очень огорчало, когда я узнала о боли и большой горести; но теперь я знаю, что мы никогда не могли бы научиться быть мужественными и терпѣливыми, если бы на свѣтѣ была одна радость». Сама она, окруженная любовью и благотворными вліяніями, съ самаго начала своего духовнаго прозрѣнія охотно слѣдовала по пути добра; она какимъ-то безошибочнымъ чутьемъ знаетъ, что хорошо, и дѣлаетъ это съ радостью. Она не дѣлаетъ различія между однимъ дурнымъ поступкомъ, якобы неважнымъ, невреднымъ или не преднамѣреннымъ, и другимъ; ея чистой душѣ все дурное одинаково ненавистно.

Я не пыталась учить Елену догматамъ или опредѣленной формѣ религіи. Вполнѣ сознавая свою некомпетентность давать правильныя объясненія таинствъ, сокрытыхъ подъ такими словами, какъ «Богъ», «душа», «безсмертіе», я изъ чувства долга обходила эти предметы. Епископъ Филлипсъ Бруксъ прекрасно объяснилъ ей суть Бога, какъ нашего всеблагого Отца...

Дѣйствительно, великимъ счастьемъ для дѣвочки было то, что въ первую же бытность ея въ Бостонѣ ее замѣтилъ и отъ души полюбилъ престарѣлый англиканскій епископъ бостонскій, Филлипсъ Бруксъ, ученый богословъ, краснорѣчивый проповѣдникъ, въ то же время человѣкъ истинно святой жизни, кроткая христіанская душа, гордость и любимецъ не только своей церкви, но и всей мыслящей и христіанской Америки. Къ нему-то десятилѣтняя дѣвочка съ глубокимъ довѣріемъ обратилась съ вопросами, которые въ то время почти исключительно завладѣли ея такъ внезапно пробудившейся къ духовной жизни, чуткою и пламенною молодою душою.

Я пишу вамъ, — писала она епископу (въ іюлѣ 1890 г.) — потому что вы — добрый другъ мой, и я люблю васъ, и желаю обо многомъ знать. Я уже три недѣли, какъ дома, и такъ счастлива съ милыми папой и мамой и драгоцѣнной моей маленькой сестрой... Ахъ, почему Отецъ нашъ небесный считаетъ за лучшее посылать намъ иногда великія огорченія?.. Какъ Богъ сказалъ людямъ, что Онъ живетъ на небѣ? Когда люди поступаютъ очень дурно, обижаютъ животныхъ и дѣтей, Богъ огорчается, но что̀ Онъ съ ними дѣлаетъ, чтобы научить ихъ жалѣть и любить?.. Прошу васъ, скажите мнѣ, что̀ вы знаете о Богѣ. Надѣюсь, что вы напишете вашему маленькому другу, когда у васъ будетъ время. Я бы очень хотѣла видѣть васъ сегодня же. Очень ли печетъ солнце въ Бостонѣ теперь? Къ вечеру, если будетъ довольно свѣжо, я возьму Мильдредъ покататься на моемъ ослѣ. Нэдди — самый красивый оселъ, какого вы можете себѣ представить. Когда мы катаемся, моя большая собака, Львица, идетъ съ нами, чтобы защищать насъ. Симпсонъ, — это мой брать, — вчера принесъ мнѣ чудесныхъ водяныхъ лилій. Онъ такой хорошій братъ.

Teacher шлетъ вамъ сердечный привѣтъ, папа и мама тоже.

Любящій васъ маленькій другъ вашъ

Елена Л. Келлеръ.

На этотъ порывъ любящей, ищущей дѣтской души мудрый старецъ не заставилъ долго ждать отклика и отвѣтилъ со свѣтлымъ спокойствіемъ души, которая давно обрѣла , но помнитъ и понимаетъ тоску исканія и умѣетъ просящему хлѣба дать именно хлѣбъ, небесную пищу, безъ примѣси человѣческихъ измышленій. Это было для Елены напутствіемъ на всю жизнь, подъ рѣшительнымъ вліяніемъ котораго сложился весь складъ ея духовной жизни, ея отношенія къ міру и людямъ. Епископъ получилъ письмо своей маленькой любимицы въ послѣднихъ числахъ іюля (1890) и отвѣчалъ на него уже 3-го августа. Если среди массы важныхъ дѣлъ (потому что онъ просто для развлеченія не уѣзжалъ отъ своей, каждую минуту нуждающейся въ немъ, паствы) онъ удѣлилъ время на такое длинное письмо въ отвѣтъ на призывъ ребенка, то, значитъ, онъ разсудилъ, что тутъ «дѣло» важнѣе многихъ, на видъ безоглагательныхъ, — душа, пришедшая къ поворотному пункту въ своей внутренней жизни, которую необходимо немедленно поддержать и направить. Вотъ это замѣчательное письмо:

Моя милая Елена, меня чрезвычайно порадовало твое письмо. Оно послѣдовало за мною за океанъ и нашло меня въ этомъ огромномъ, великолѣпномъ городѣ, о которомъ мнѣ бы хотѣлось тебѣ подробно разсказать, если бы я могъ удѣлить на это время и написать письмо достаточно длинное. Когда-нибудь, когда ты навѣстишь меня въ моемъ кабинетѣ въ Бостонѣ, мнѣ доставить удовольствіе побесѣдовать съ тобой обо всемъ этомъ, если ты захочешь меня слушать.

Теперь же я хочу сказать тебѣ, какъ я радъ, что ты такъ счастлива и находишь такъ много наслажденія въ твоемъ родномъ домѣ. Мнѣ такъ и кажется, что я вижу тебя съ отцомъ и матерью, и маленькой сестрой, окруженною всей красотой чудной природы, и меня очень радуетъ сознаніе, что тебѣ такъ весело.

Я тоже радъ, что знаю, изъ твоихъ вопросовъ, о чемъ ты думаешь. Я не вижу, какъ бы мы могли не думать о Богѣ, когда Онъ все время такъ къ намъ добръ. Я тебѣ скажу, какимъ образомъ мы, какъ мнѣ кажется, узнаемъ о нашемъ небесномъ Отцѣ. Узнаемъ мы Его по силѣ любви въ нашихъ собственныхъ сердцахъ. Любовь есть душа всего. Все, что не имѣетъ способности любить, должно вести по-истинѣ невеселое существованіе. Намъ бы хотѣлось думать, что даже солнце, и вѣтры, и деревья умѣютъ любить какъ-нибудь по- своему, потому что мы бы знали, что они счастливы, если способны любить. Итакъ, Богъ, будучи величайшимъ и счастливѣйшимъ изо всѣхъ существъ, есть также и самое любящее. Вся любовь, которая живетъ въ нашихъ сердцахъ, — отъ Него, подобно тому, какъ весь свѣтъ, что свѣтится въ цвѣтахъ, — отъ солнца. И чѣмъ болѣе мы любимъ, тѣмъ мы ближе къ Богу и Его любви.

Я тебѣ уже сказалъ, какъ меня радуетъ твое счастье. И это — сущая правда. Также радуетъ оно твоихъ отца и мать, и твою наставницу, и всѣхъ твоихъ друзей, А Богъ, какъ ты думаешь, не радуется тоже тому, что ты счастлива? Я увѣренъ, что да. И Онъ радуется больше всѣхъ насъ, потому что Онъ болѣе великъ, а также потому, что Онъ не только, подобно намъ, видитъ твое счастье, но Онъ же и создалъ его. Онъ его даетъ тебѣ, какъ солнце даетъ цвѣтъ розѣ. А насъ всегда больше радуетъ то, чѣмъ близкіе намъ не только наслаждаются, но обязаны намъ. Не такъ ли?

Но Богъ не только хочетъ, чтобъ мы были счастливы; Онъ хочетъ, чтобы мы были хорошіе. Этого Онъ хочетъ больше всего. Онъ знаетъ, что мы тогда только и можемъ быть истинно счастливы. Многое въ томъ горѣ, которое существуетъ на свѣтѣ, есть лѣкарство, которое очень противно принимать, но принимать полезно, потому что мы отъ него дѣлаемся здоровы. Намъ становится понятнымъ, какъ хорошіе люди могутъ быть въ великомъ горѣ, когда подумаемъ о Христѣ, Который былъ величайшимъ Страдальцемъ, когда-либо жившимъ на свѣтѣ, и въ то же время самымъ совершеннымъ Существомъ, а потому и самымъ счастливымъ, какого когда-либо видѣлъ міръ.

Я люблю говорить тебѣ о Богѣ. Но Онъ самъ тебѣ скажетъ о Себѣ, любовью, которую Онъ вложитъ въ твое сердце, если ты Его попросишь. А Христосъ, Сынъ Его, но болѣе близкій Ему, чѣмъ всѣ прочія Его дѣти, пришелъ на землю нарочно, чтобы всѣмъ намъ разсказать о любви нашего Отца. Если ты читаешь Его слова, ты увидишь, какъ исполнено Его сердце любви къ Богу. «Мы знаемъ, что Онъ любитъ насъ», — говорить Онъ. Итакъ, Онъ самъ любилъ людей, и, хотя люди были къ Нему очень жестоки и, наконецъ, убили Его, Онъ охотно за нихъ умеръ, потому что такъ любилъ ихъ. И, Елена, Онъ и теперь любитъ людей и говоритъ намъ, что и намъ можно Его любить.

Итакъ, любовь — все. И если кто-нибудь тебя спроситъ, или ты сама себя спросишь, что̀ такое Богъ? — отвѣчай: «Богъ есть Любовь».

Все это ты обдумаешь и лучше поймешь по мѣрѣ того, какъ ты сдѣлаешься старше... Думай объ этомъ и теперь, и пусть каждое данное тебѣ благо радуетъ тебя тѣмъ больше, что оно послано твоимъ дорогимъ Отцомъ.

Ты вернешься въ Бостонъ, надѣюсь, скоро послѣ меня. Я буду тамъ около середины сентября. Ты должна будешь мнѣ обо всемъ разсказать, не забывая и осла.

Передай мой привѣтъ твоему отцу и матери и твоей наставницѣ. Мнѣ очень хотѣлось бы видѣть твою маленькую сестру.

До свиданія, милая Елена. Пиши опять скоро; письмо адресуй въ Бостонъ.

Любящій тебя другъ твой,

Филлипсъ Бруксъ.

Доброе сѣмя. Но и на добрую же почву оно падало. Любовь къ людямъ и ко всему живому сызмала была естественнымъ отношеніемъ Елены къ окружающему міру. Она долго не понимала, никакъ не могла себѣ представить другого. Кто-то спросилъ ее, какъ она опредѣлитъ понятіе «любовь». «Помилуйте, да это очень просто, — отвѣтила она: — любовь, это то, что каждый изъ насъ чувствуетъ ко всѣмъ другимъ людямъ». При ея пылкой натурѣ, требующей выраженія, изліянія, это всеобщее благорасположеніе сказывалось одной особенностью, выдававшей ея не-англосакское происхожденіе, смѣшившей большихъ и приводившей въ великое смущеніе чопорно воспитанныхъ дѣтей: она бросалась обнимать и цѣловать всѣхъ, съ кѣмъ встрѣчалась хотя минутно, — въ коридорахъ или залахъ гостиницъ, въ вагонахъ, даже въ церкви, и когда она замѣчала, что ея ласку неохотно принимали, это ее удивляло и огорчало. Очень наивно и забавно она это выражаетъ въ письмѣ къ матери (сентябрь, 1888), въ которомъ она описываетъ день, проведенный на дачѣ у добрыхъ знакомыхъ близъ Бостона. Ее и миссъ Солливанъ на станціи встрѣтила пригласившая ихъ дама съ четырьмя дѣтьми «въ огромномъ экипажѣ». — «Я очень обрадовалась моимъ милымъ маленькимъ пріятелямъ, — продолжаетъ Елена, — и» (конечно!) «крѣпко обняла и расцѣловала ихъ... Въ домѣ мы видѣли восемь кроликовъ, и двухъ толстыхъ щенятъ, и чудеснаго маленькаго бѣлаго пони, и еще двухъ крошечныхъ котятъ, и хорошенькую, курчавую собачку... Клифтонъ не хотѣлъ меня поцѣловать, потому что не любитъ цѣловать дѣвочекъ. Онъ застѣнчивъ. Я очень рада, что Фрэнкъ, и Кларенсъ, и Робби, и Эдди, и Чарльзъ, и Джорджъ не такіе застѣнчивые»...

Эта черта забавна и, конечно, немного смѣшна, если только не вспомнить, изъ какихъ глубоко симпатичныхъ душевныхъ качествъ она исходила.

На мой взглядъ, — недавно писалъ о ней выдающійся американскій литераторъ, Чарльзъ Додли Уорнеръ, близко съ ней знакомый: — это самая безусловно чистая человѣческая душа, когда-либо существовавшая... Она даже не научилась тому жалкому проявленію самомнѣнія, которымъ многіе гордятся, называя его «праведнымъ негодованіемъ». Когда полицейскій застрѣлилъ ея собаку, любимую подругу, бывшую у нея около трехъ лѣтъ, — а это для ребенка большое время, — въ ея милосердной душѣ не нашлось порицанія этому человѣку. Она только сказала: «Если бы онъ зналъ, какая она хорошая, онъ не убилъ бы ее»...

Состраданіе, отзывчивость на чужую нужду и горе уже съ малодѣтства принимали у нея практическую форму. Жалѣть и помочь было для нея одно. Эта основная черта ея натуры сначала сказывалась, главнымъ образомъ, въ ея отношеніяхъ къ окружающему животному мірку. Такъ, когда однажды одной изъ дворовыхъ собакъ привязали на шею деревянную колодку, чтобъ не убѣгала, она цѣлый жаркій лѣтній день ходила за нею по двору, поддерживала колодку, чтобы бѣдной не такъ тяжело было тащить. Весьма скоро, однако, ея благотворительная деятельность перешла на болѣе плодотворную почву. Въ одну изъ своихъ поѣздокъ въ сѣверные штаты, миссъ Солливанъ съ Еленой случайно нашли въ одной больницѣ пятилѣтняго мальчика, слѣпо-глухонѣмого, больного, отъ слабости не имѣвшаго силъ ходить, притомъ сироту и безъ всякихъ средствъ. Дѣвочка (ей тогда было одиннадцать лѣтъ) глубоко взволновалась. Вспомнились ей всѣ ужасы ея собственнаго, еще недавняго «плѣна», какъ она всегда называла безотрадное время до пріѣзда ея наставницы, стократъ усугубленные несчастнымъ положеніемъ бѣднаго Томми, и ею всецѣло овладѣла мысль вырвать мальчика изъ этого омута и вывести въ тотъ свѣтлый міръ, въ которомъ ей жилось такъ привольно и хорошо. Она немедленно списалась съ нѣсколькими вліятельными друзьями и, заручившись обѣщаніемъ принять его предварительно въ слѣпое отдѣленіе «дѣтскаго сада» института Перкинса въ Бостонѣ, тотчасъ же принялась за собираніе весьма значительной суммы, требующейся для того, чтобы приставить къ нему необходимую спеціальную воспитательницу, а впослѣдствіи — воспитателя. Задача немалая для ребенка. Не имѣя ничего своего, она, однако, блестящимъ образомъ открыла подписку.

Какъ разъ передъ тѣмъ была убита Еленина чудная собака, огромная, породистая «Львица», и она, понятно, сильно но ней тосковала. Чтобы ее утѣшить, нѣсколько наиболѣе близкихъ друзей ея сговорились сложиться и купить ей другую, не менѣе цѣнную. Это должно было быть для нея «сюрпризомъ», но она узнала и тотчасъ же написала затѣявшимъ его, съ горячей просьбой эти деньги положить въ основу задуманнаго ею «фонда» на воспитаніе Томми Стрингера. Писала она и газетамъ, и по ея почину состоялся въ институтѣ Перкинса митингъ съ платой за входъ, на которомъ по ея же просьбѣ говорилъ епископъ Филлипсъ Бруксъ. Успѣхъ былъ полный. Деньги полились со всѣхъ сторонъ, даже изъ Англіи, и въ короткое время было собрано около 2.000 долларовъ (4.000 рублей). Елена не удовлетворилась этимъ первымъ блестящимъ результатомъ; во всѣ послѣдующіе годы она не переставала слѣдить за успѣхами и нуждами спасеннаго ею мальчика, и нельзя не порадоваться отъ души, что онъ не обманулъ ея надеждъ, а оказался способнымъ и вполнѣ хорошимъ. Ему теперь 18 лѣтъ, и онъ прекрасно успѣваетъ по всѣмъ предметамъ школьнаго курса. Особенно силенъ онъ въ грамматикѣ, исторіи и физіологіи. Миссъ Келлеръ еще недавно писала: «Никогда не забуду грошей, присылаемыхъ для маленькаго Томми множествомъ бѣдныхъ дѣтей, для которыхъ это составляло немалую жертву, ни того, съ какимъ быстрымъ сочувствіемъ люди, которыхъ я совсѣмъ не знала, изблизи и издалека отозвались на нѣмой вопль о помощи маленькой плѣнной души».

При всей добротѣ и мягкости, всей довѣрчивости и сердобольности Елена никогда не проявляла склонности къ сентиментальности; скорѣе чувствуются рѣшительность и твердость воли, которую ничто не въ состояніи поколебать. Безъ этого развѣ она могла бы достичь такихъ результатовъ? Такъ, однажды, когда ей не было еще девяти лѣтъ, ей въ чемъ-то перечили или уговаривали и, замѣтивъ, что она сосредоточенно молчитъ, спросили ее, что̀ съ нею? Она же спокойно отвѣтила: «Я готовлюсь отстоять свою самостоятельность». Одиннадцати лѣтъ она ни за что не соглашалась отложить до завтра урокъ, не вполнѣ исчерпанный и усвоенный ею, а нѣкоторые предметы, особенно высшая ариѳметика, давались ей не легко. Если миссъ Солливанъ совѣтовала ей оставить задачу на время, чтобы потомъ приняться за нее со свѣжими силами, она отвѣчала: «Я думаю, умъ мой больше окрѣпнетъ, если я одолѣю задачу теперь же». Однажды она долго не могла сладить съ какимъ-то вопросомъ. Миссъ Солливанъ предложила ей прогуляться, чтобы освѣжиться и дать усталому мозгу отдохнуть. Она рѣшительно покачала головой и сказала: «Мои враги подумали бы, что я бѣгу отъ нихъ. Я должна остаться и побѣдить ихъ». И побѣдила. Въ другой разъ въ общемъ разговорѣ зашла рѣчь о таможенномъ тарифѣ. Елена просила свою наставницу объяснить ей этотъ вопросъ. Та отвѣтила ей: «Нѣтъ, ты этого еще не можешь понять». Она помолчала, затѣмъ съ нѣкоторымъ задоромъ возразила: «Почемъ вы знаете, что я не могу понять? У меня хорошая голова. Вспомните, что у грековъ родители очень заботливо относились къ своимъ дѣтямъ, однако, дозволяли имъ слушать умныя рѣчи, и я думаю, что дѣти, если не все, то многое понимали». Послѣ этого миссъ Солливанъ старалась устроить такъ, чтобы при Еленѣ не затрагивались предметы, которыхъ она не могла или не хотѣла съ нею обсуждать.

1891-мъ годомъ кончаются правильная переписка съ миссисъ Хопкинсъ и періодическіе отчеты, посылавшіеся директору института Перкинса. Въ эти четыре года (1887—91) задача наставницы, въ существенныхъ ея чертахъ, была выполнена; детали вырабатывались уже сами собою, и дальнѣйшее развитіе этой удивительной натуры совершалось нормально и логически, согласно ея ничѣмъ не стѣсняемымъ способностямъ и склонностямъ, притомъ болѣе или менѣе на глазахъ у всѣхъ.

Въ своей автобіографіи сама Елена очень легко скользитъ по этимъ тремъ годамъ, хотя они были едва ли не важнѣйшими въ ея духовномъ развитіи, и то немногое, что̀ она о нихъ говорить, относится къ внѣшнимъ событіямъ и впечатлѣніямъ, полученнымъ во время разныхъ памятныхъ поѣздокъ. Это и понятно. Она не могла сознавать знаменательнаго переворота, совершавшагося въ ней, тѣмъ менѣе слѣдить за нимъ, да еще въ такіе годы, а потому и запомнить и описать не могла всего, что съ нею тогда творилось.

Оставалось совершить еще одно чудо, казавшееся такимъ невозможнымъ, что близкіе ей люди отступали передъ задачей, опасаясь разочарованія. Не убоялась трудностей одна Елена и, къ несказанному удивленію всей неустанно слѣдившей за нею Америки, — одолѣла ихъ. Она осуществила свою завѣтную мечту: научилась «говорить ртомъ».

Послѣдній подвигъ

Глухихъ давно учатъ говорить. Часто — слишкомъ рано, слишкомъ настоятельно и въ ущербъ общему умственному развитію. Для глухого умѣніе говорить не можетъ быть ни цѣлью, ни средствомъ къ образованію; это только придача, пріятное искусство, облегчающее сношенія съ окружающимъ міромъ. Нужно, чтобы глухой ребенокъ это созналъ; тогда у него явится потребность и желаніе «говорить и ртомъ», а не однѣми руками; только это одно можетъ осмыслить и облегчить механическій процессъ, самъ по себѣ скучный и даже мучительный для учащаго и ученика. Но для этого необходимы довольно высокая уже степень развитія и значительный запасъ знанія.

Именно такъ случилось съ Еленой Келлеръ. Она всегда порывалась упражнять свой голосъ, и миссъ Солливанъ никакъ не могла отучить ее отъ этого. Укачивая куклу, она издавала непрерывный, монотонный, но нисколько не непріятный горловой звукъ — очевидно, смутное воспоминание «баюканія» первыхъ, нормальныхъ мѣсяцевъ. Въ это время она одну руку держала у горла, а другую у губъ. Иногда, разсмѣявшись, она протягивала руку къ губамъ бывшаго подлѣ нея лица, — посмотрѣть, смѣется ли оно тоже. Если она не находила улыбки и не могла вызвать ее своими «объясненіями » — жестами, она огорчалась. Она очень любила «слушать пѣніе», т. е. держать одну руку у рта поющаго, другую на крышкѣ рояля или піанино. Мурлыканье кошки и лай собаки тоже доставляли ей удовольствіе. Она даже сама научилась совсѣмъ отчетливо произносить слова papa, mama, baby, sister («сестра»): уловила ихъ, такъ сказать, на губахъ говорившихъ. Однако, миссъ Солливанъ не пробовала учить ее говорить, полагая, что слѣпота, — невозможность слѣдить глазами за движеніями губъ, языка и пр. — должна представить непреодолимое препятствіе. Она и Еленѣ это объясняла въ отвѣтъ на ея настоятельныя просьбы. Но дѣвочка не унималась, увѣряла, что навѣрно сумѣетъ ощупью уловить малѣйшія движенія. Миссъ Солливанъ все не рѣшалась; она думала, что если Еленѣ и удастся усвоить извѣстное число словъ, то это отнюдь не вознаградить ее за потраченный трудъ и время. Притомъ она боялась, что, безъ слуха, голосъ будетъ непріятный, безъ выраженія, и произношеніе выйдетъ непонятное.

Но весной 1890 г. въ Бостонъ вернулась изъ Европы дама, видѣвшая въ Норвегіи слѣпую и глухонѣмую дѣвочку, которую выучили говорить. Разсказъ этой дамы окончательно разжегъ фантазію Елены, и пришлось уступить ея требованіямъ. Учить ее взялась спеціалистка, миссъ Сара Фуллеръ, добрая, привѣтливая и высоко образованная женщина. Вотъ какъ Елена описываетъ ея методу:

Миссъ Фуллеръ легко проводила моей рукой по своему лицу и давала мнѣ ощупать положеніе ея языка и губъ при каждомъ отдѣльномъ звукѣ. Я усердно подражала ей и, по истеченіи одного часа, уже усвоила шесть звуковыхъ единицъ (буквъ) М, N, А, С, Т, I. Миссъ Фуллеръ дала мнѣ всего одиннадцать уроковъ. Никогда не забуду моего изумленія и восторга, когда я произнесла первую коротенькую связную фразу: «It is warm» (тепло). Конечно, то были ломаные, неувѣренные звуки, но все же — человѣческая рѣчь!..

Въ концѣ перваго урока, — въ свою очередь разсказываетъ миссъ Солливанъ: — Елена могла внятно произносить слѣдующіе звуки: а, э, и, о, с, к, г, б, л, м, н, п, т, у, ю, ф и д. Твердыя согласныя давались и еще даются ей, — (писано въ 1891 г.) — очень трудно въ сочетаніи другъ съ другомъ въ одномъ и томъ же словѣ; она часто опускаетъ одну и мѣняетъ другую, а иногда обѣ замѣняетъ какимъ-нибудь схожимъ звукомъ съ мягкимъ придыханіемъ. Сначала очень замѣтна была склонность смѣшивать л и р. Р дался ей съ такимъ трудомъ, что это былъ почти послѣдній звукъ, который она одолѣла. Ч, ш и ж тоже стоили ей большого труда, и она до сихъ поръ все еще не совсѣмъ ясно произносить ихъ.

Прошло меньше недѣли съ тѣхъ поръ какъ она начала говорить, когда она встрѣтила одного добраго знакомаго, по имени Родоканаки, и немедленно вступила въ борьбу съ этой трудной фамиліей и до тѣхъ поръ не успокоилась, пока не добилась своего и не произнесла ее внятно. Рвеніe ея не слабѣло ни на минуту; она напрягла всѣ свои силы до послѣдней степени, чтобы одолѣть со всѣхъ сторонъ напиравшія на нее трудности и въ одиннадцать уроковъ выучила всѣ отдѣльныя составныя части членораздѣльной рѣчи... Миссъ Фуллеръ восхищалась усердіемъ и выдержкой Елены... Не прошло и мѣсяца, какъ она уже отчетливо произносила очень много словъ. Съ самаго начала ее не удовлетворяли упражненія въ отдѣльныхъ звукахъ; ее брало нетерпѣніе произносить слова и цѣлыя фразы. Длинныя слова или трудныя сочетанія звуковъ ее не пугали. Но при всей ея способности и твердости воли, эта наука потребовала самаго крайняго напряженія всѣхъ ея силъ... Зато успѣхъ превзошелъ всѣ ожиданія. Спеціалисты часто удивляются, какъ чисто она говоритъ, взявъ всего нѣсколько уроковъ. Я могу сказать одно: «Постоянное упражненіе!»

Миссъ Солливанъ съ обычной своей скромностью стушевывается на задній планъ, точно она въ этомъ капитальномъ пріобрѣтеніи своей ученицы «ни при чемъ». Послушаемъ, однако, ка̀къ послѣдняя сама относится къ ея помощи въ этомъ дѣлѣ:

Таблица 6.2. Елена Келлеръ «читает с губ» миссъ Солливанъ. С ними знаменитый актеръ, мистеръ Джефферсонъ, ветеранъ американской сцены


Не должно воображать, будто я въ такое короткое время (одинъ мѣсяцъ, одиннадцать уроковъ) научилась настоящимъ образомъ говорить. Я только усвоила составныя части рѣчи. Миссъ Фуллеръ и миссъ Солливанъ понимали меня, но посторонніе не поняли бы одного слова изъ ста. Неправда и то, будто, усвоивъ эти основныя начала, я остальное сдѣлала сама, одна. Безъ миссъ Солливанъ, безъ ея геніальности, ея неутомимой настойчивости и преданности, я бы недалеко ушла. Во-первыхъ, я работала день и ночь, прежде чѣмъ меня могли понимать даже самые близкіе люди; во-вторыхъ, я постоянно нуждалась въ помощи миссъ Солливанъ, чтобы научиться ясно произносить каждый звукъ и сочетать звуки на тысячу ладовъ. И теперь еще она каждый день обращаете мое вниманіе на неправильное произношеніе того или другого слова. Всѣ, кому доводилось учить глухихъ говорить, знаютъ, что̀ это значить, и только они одни въ состояніи вполнѣ оцѣнить трудности, съ которыми мнѣ приходилось бороться. Чтобы читать на устахъ моей наставницы, я должна была положиться исключительно на свои пальцы; только осязаніемъ могла я уловить вибраціи горла, движенія рта и выраженіе лица, и часто ошибалась. Въ такихъ случаяхъ я была вынуждена повторять слова и фразы, иногда по цѣлымъ часамъ, пока не почувствую надлежащей вибраціи въ собственномъ голосѣ. Вся работа моя состояла въ упражненіи безъ конца. Меня часто донимала усталость, и я падала духомъ; но въ слѣдующую же минуту мысль, что я скоро буду дома и покажу моимъ милымъ, чего я достигла, опять поощряла меня. Моя маленькая сестра теперь будетъ понимать меня! Эта мысль была сильнѣе всякихъ препятствій. Я безпрестанно въ какомъ-то упоеніи повторяла про себя: «Я болѣе не нѣма». Могла ли я унывать, когда мнѣ предстояло счастье говорить съ матерью и читать отвѣты на ея устахъ? Я съ удивленіемъ убѣдилась, насколько легче говорить, нежели продѣлывать слова пальцами, и съ своей стороны бросила ручной алфавитъ; но миссъ Солливанъ и мои близкіе еще употребляютъ его, потому что мнѣ легче читать по ихъ пальцамъ, чѣмъ по ихъ губамъ...

Когда я одолѣла всѣ трудности, я не могла дождаться возвращенія на родину. По дорогѣ, въ вагонѣ, я все время говорила, не потому, чтобы было о чемъ, а только, чтобы совершенствоваться до послѣдней минуты... На станціи Тускумбія насъ встрѣтила вся семья. У меня теперь глаза наполняются слезами, когда вспомню, какъ крѣпко мать прижала меня къ себѣ, нѣмая и трепещущая отъ восторга, прислушиваясь къ каждому моему слову, какъ малютка Мильдредъ схватила и цѣловала мою свободную руку и плясала вокругъ меня, а отецъ не находилъ словъ выразить свою гордость и любовь.

Если и правда, какъ замѣчаетъ миссъ Солливанъ, что искусство говорить не составляетъ существенной черты образованія Елены Келлеръ, то, несомнѣнно, оно много способствовало ей пройти высшіе курсы наукъ, и безъ него ей немыслимо было бы поступить въ университета, гдѣ она въ прошломъ (1904) году окончила курсъ (въ Radcliffe College, женскомъ отдѣленіи гарвардскаго университета, въ Кембриджѣ, близъ Бостона). Какъ высоко она сама цѣнитъ это съ такимъ трудомъ завоеванное искусство, она не разъ высказывала даже публично, особенно въ двухъ рѣчахъ: одну она произнесла, когда ей было всего шестнадцать лѣтъ, въ Филадельфіи, передъ «Обществомъ распространения обученія глухихъ живой рѣчи», другую нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ Бостонѣ, передъ палатой представителей, съ цѣлью заинтересовать ихъ въ пользу учрежденія особаго учебнаго заведенія для слѣпо-глухонѣмыхъ, которыхъ теперь, когда на нихъ обращено общественное вниманіе, оказывается гораздо больше, чѣмъ полагали, и для которыхъ недостаточно приспособлено общее обученіе въ заведеніяхъ ни для слѣпыхъ, ни для глухонѣмыхъ, а для такого спеціальнаго, единичнаго воспитанія, какое получила Елена Келлеръ, нужны средства, въ большинствѣ случаевъ не имѣющіяся налицо.

Въ Америкѣ почти нѣтъ сколько-нибудь выдающагося лица, которое, такъ или иначе, случайно или по выраженному желанію, не познакомилось бы и не побесѣдовало бы съ Еленой Келлеръ. Она понимаетъ говорящаго съ большею или меньшею легкостью, смотря по бо̀льшей или меньшей внятности его произношенія. Президент Розевельтъ [7] произноситъ замѣчательно отчетливо, и она не упустила ни одного его слова. Съ иными собесѣдниками она по часамъ разговариваетъ безъ всякой посторонней помощи; съ другими она съ трудомъ справляется, и требуется помощь переводчика, т. е. кого-нибудь умѣющаго «писать» въ ея рукѣ. Этимъ «кто-нибудь», конечно, обыкновенно бываетъ неразлучная съ нею миссъ Солливанъ. Всѣ, кому доводится говорить съ миссъ Келлеръ, находять ея голосъ пріятнымъ; тонъ грудной, не громкій, но въ модуляціяхъ мало разнообразія; когда она читаетъ вслухъ, какъ это вошло въ обычай въ семейномъ кружкѣ, голосъ ея колеблется на трехъ-четырехъ среднихъ нотахъ. Замѣчательно, однакоже, что, когда она разсказываетъ, напримѣръ, сказку или вообще что-нибудь, ребенку, то онъ становится выразительнымъ, несмотря на эту монотонность, и выраженіе всегда соотвѣтствуетъ содержанію разсказа. Вслѣдствіе тщательности, съ которою она произноситъ отдѣльные слоги, въ длинныхъ словахъ теряется рѣзкое удареніе на какомъ-нибудь одномъ слогѣ, свойственное англійскому языку. Вѣроятно, именно вслѣдствіе этого многіе находятъ ея французское произношеніе болѣе совершеннымъ, чѣмъ англійское, такъ какъ французскій языкъ рѣзкихъ удареній не имѣетъ. Нѣмецкое ея произношеніе нѣмцы очень хвалятъ. На обоихъ языкахъ она объясняется свободно. Общій приговоръ гласить, что она говоритъ гораздо лучше большинства глухихъ. Полагаютъ, что она еще усовершенствуется, съ помощью, конечно, своего несравненнаго друга, когда она, окончивъ курсъ, будетъ имѣть больше досуга спеціально этимъ заняться. До этого онѣ съ 1894 года были всецѣло поглощены прохожденіемъ разныхъ «предметовъ» и одной заботой: благополучно окончить университетскій курсъ.

До сихъ поръ еще идутъ споры, — по правдѣ сказать, довольно праздные, — о томъ, хорошо ли сдѣлала Елена Келлеръ, потративъ столько силъ и времени на искусство, въ которомъ не имѣла существенной необходимости, — попросту сказать, стоила ли игра свѣчей. Въ послѣдней инстанціи придется все же ей самой предоставить рѣшить этотъ вопросъ, — и она это сдѣлала какъ нельзя болѣе авторитетно въ рѣчи, которую она въ іюлѣ 1896 г. произнесла въ съѣздѣ «Американскаго Общества для распространенія обученія глухихъ живой рѣчи». Рѣчь эту потому уже сто̀итъ привести цѣликомъ, что это — первая, публично произнесенная глухо-нѣмою:

Если бы вы знали, какой радостью наполняетъ меня сознаніе, что я въ состояніи сегодня говоритъ съ вами, я думаю, что вы получили бы нѣкоторое понятіе о значеніи живой рѣчи для глухихъ и вы поняли бы, почему мнѣ хочется, чтобы каждому глухому ребенку во всемъ мірѣ была дана возможность научиться говорить. Я знаю, что объ этомъ предметѣ много говорено и писано и что между воспитателями глухихъ существуетъ большое разногласіе въ мнѣніяхъ относительно обученія ихъ живой рѣчи. Мнѣ кажется очень страннымъ, чтобы могло существовать такое разногласіе. Для меня непостижимо, какъ люди, съ участіемъ относящіеся къ нашему воспитанію, могутъ не понимать, до чего мы счастливы возможностью выражать свои мысли живыми словами. Вотъ, хоть бы я: я постоянно говорю и не могу даже приблизительно объяснить вамъ, сколько это доставляетъ мнѣ удовольствія. Конечно, я знаю, что чужимъ не всегда легко меня понимать, но это придетъ со временемъ, а пока я имѣю несказанное счастіе знать, что мою семью и друзей моихъ радуетъ моя способность говорить. Моя маленькая сестра и маленькій братъ любятъ, чтобы я имъ разсказывала сказки въ длинные лѣтніе вечера, когда я бываю дома; моя мать и наставница часто просятъ меня почитать имъ вслухъ изъ моихъ любимыхъ книгъ. Я часто обсуждаю политическіе вопросы съ моимъ дорогимъ отцомъ, и мы рѣшаемъ самыя запутанныя задачи къ собственному удовлетворенію, совершенно такъ же, какъ если бы я могла видѣть и слышать. Итакъ, вы видите, какое благо составляетъ для меня живая рѣчь. Она еще болѣе сближаетъ меня съ тѣми, кого я люблю, и даетъ мнѣ возможность наслаждаться отраднымъ общеніемъ съ очень многими личностями, отъ которыхъ я была бы совершенно отрѣзана, если бы не умѣла говорить.

Я хорошо помню время до того, какъ я научилась говорить и какъ я, бывало, силилась выразить мысли свои посредствомъ ручного алфавита, какъ мысли мои, бывало, бились о кончики пальцевъ моихъ, подобно птичкамъ, рвавшимся на волю, пока въ одинъ прекрасный день миссъ Фуллеръ не растворила настежь клѣтку и не выпустила ихъ. Помнитъ то ли она, какъ радостно онѣ расправили крылья и улетѣли далеко-далеко? Конечно, сначала нелегко было летѣть. Крылья-слова были слабыя, ломанныя, утратили всю прирожденную красоту и легкость; можно даже сказать, что имъ ничего не осталось, какъ только порывъ летѣть, но и это много. Если чувствуешь въ себѣ порывъ подняться на воздухъ, то ползать уже не станешь никогда. А, все же, мнѣ иногда казалось, что никогда мнѣ не научиться употреблять крылья такъ, какъ дано отъ Бога, — такъ много встрѣчалось трудностей на пути, такъ часто находило уныніе. Но я продолжала стараться, зная, что терпѣніе и упорство въ концѣ должны побѣдить. И пока я работала, я строила чудеснѣйшіе воздушные за̀мки, отдавалась мечтамъ, изъ которыхъ прелестнѣйшая была о томъ времени, когда я буду говорить, какъ всѣ; и мысль о радости моей матери, когда она снова услышитъ мой голосъ, услаждала весь мой трудъ и каждую неудачу обращала въ новое побужденіе къ болѣе усердному старанію. Итакъ, вотъ что я хотѣла сказать тѣмъ, которые учатся говорить, и тѣмъ, которые учатъ ихъ: «Мужайтесь! Не думайте о сегодняшнихъ неудачахъ, а думайте объ успѣхѣ, который, можетъ- быть, придетъ уже завтра. Вы поставили себѣ трудную задачу, но вы будете имѣть успѣхъ, если только выдержите, и вы найдете такую радость въ томъ, чтобы превозмогать препятствія, въ томъ, чтобы взбираться на крутыя вершины по труднымъ дорогамъ, которыхъ вы, можетъ- быть, никогда бы не узнали, если бы вы не спотыкались иногда, имѣя путь всегда ровный и удобный. Помните, никакое наше усиліе для достиженія чего-нибудь хорошаго никогда не теряется. Когда-нибудь, гдѣ-нибудь, какъ-нибудь мы найдемъ то, чего ищемъ».

Метода миссъ Солливанъ

Метода миссъ Солливанъ, какъ было удачно замѣчено, въ сущности заключается въ отсутствіи методы. То-есть, она, начертавъ себѣ нѣсколько общихъ, широкихъ положе-ній, основанныхъ не на какой-либо системѣ, а на простыхъ началахъ здраваго смысла, избѣгала всего предвзятаго, и твердо держалась правила, что «довлѣетъ дневи злоба его». Каждый день приносилъ свою задачу, и она ее разрѣшала бодро и смѣло, своими средствами, примѣняясь къ личности, съ которою имѣла дѣло; будь на мѣстѣ Елены другой ребенокъ, она тѣ же задачи разрѣшала бы иначе, во всякомъ случаѣ не «по книжкамъ». Поэтому-то вопросъ: какъ она справилась съ тѣмъ, другимъ, третьимъ? — всегда полонъ неизсякаемаго интереса, и никогда не устаешь слѣдить за этой борьбой съ кажущимися невозможностями. Всѣ ея пріемы, по новизнѣ основной мысли и простотѣ исполненія, не только занимательны, но и до крайности поучительны, потому что примѣнимость ихъ далеко не ограничивается спеціальной сферой обученія слѣпо- глухихъ, а имѣетъ вообще высокое воспитательное значеніе, въ смыслѣ освобожденія отъ рутины, отъ обязательности теоріи, хотя бы очень умной. Она сама не впала въ соблазнительную ошибку — свою собственную методу возвести въ теорію, и даже, какъ было выше сказано, неохотно разсказываетъ про себя и свою ученицу, вслѣдствіе чего, къ общему сожалѣнію спеціалистовъ, людей науки и даже любознательной публики, имѣются весьма немногія ея замѣтки и указанія. Тѣмъ болѣе не хочется терять ни одной крупинки того богатаго запаса опыта, наблюденій и размышленій, которымъ она такъ скупится.

Поэтому, думается, никто не сочтетъ неумѣстною главу, въ которой были бы собраны отрывки писемъ, немногочисленныхъ отчетовъ и замѣтокъ, почему-либо не вошедшихъ въ содержаніе предыдущаго разсказа. Этимъ, притомъ, еще лучше освѣтится многое во второй половинѣ учебной жизни ея воспитанницы, протекшей до нѣкоторой степени независимо отъ ея непосредственнаго участія, но ни на минуту не потерявшей отпечатка, который разъ навсегда сумѣла наложить на молодые умъ и душу эта энергичная, твердая и любящая рука.

У миссъ Солливанъ все дѣлалось такъ просто, само собою, что ее постоянно удивляетъ, даже какъ будто слегка раздражаетъ, какъ это умные, ученые люди недоумѣваютъ, разспрашиваютъ о... на перѣ у нея такъ и вертится слово «о разныхъ пустякахъ», и только изъ вѣжливости она употребляетъ другіе обороты. Такъ, въ Синсиннати, гдѣ Елена своей веселостью и милой развязностью обращенія приводила въ такой восторгъ весь съѣздъ врачей, миссъ Солливанъ, очевидно, немало докучали эти самые разспросы. Это ясно отражается въ письмѣ, которое она тотчасъ по возвращеніи домой, въ Тускумбію, отправила все тому же вѣрному своему другу, миссисъ Хопкинсъ:

...Мы завтракали у ***, бывшаго вашего пастора, и его жены. Онъ спрашивалъ меня, какимъ способомъ я научила Елену прилагательнымъ и названіямъ отвлеченныхъ понятій, каковы «добро», «счастье» и пр.? Это же самое меня сто разъ спрашивали ученые врачи. Мнѣ кажется страннымъ, что люди дивятся такимъ, въ сущности, простымъ вещамъ. Помилуйте, да ребенка такъ же легко научить названію понятія, если только самое понятіе сформировалось въ eго умѣ, какъ и названію предмета. Дѣйствительно, геркулесовскимъ трудомъ было бы научить его такимъ названіямъ, если бы понятія не существовали сперва въ его мозгу. Если бы собственный опытъ и наблюденія не привели его къ такимъ представленіямъ, какъ: маленькій, большой, хорошо, дурно, сладко, кисло, не къ чему было бы прицѣпить слова.

И вотъ, я, глупенькая я, объясняю мудрымъ мужамъ науки, съѣхавшимся съ Востока и Запада, такія простыя вещи, какъ слѣдующія: если вы даете ребенку что̀-нибудь сладкое, и онъ смакуетъ языкомъ, облизываетъ губки и дѣлаетъ довольное лицо, у него является совершенно опредѣленное ощущеніе, и, если каждый разъ, какъ повторяется это ощущеніе, онъ слышитъ слово «сладко», или слово это пишется въ его рукѣ, онъ живо присвоитъ этотъ условный знакъ для обозначенія именно этого ощущенія. Опять же, если вы положите ему на языкъ кусочекъ лимона, онъ наморщится и будетъ стараться выплюнуть, и если послѣ того, какъ у него нѣсколько разъ повторилось это ощущеніе, вы ему предложите кусочекъ лимона, онъ сдѣлаетъ гримасу и сожметъ губы, ясно показывая этимъ, что онъ помнитъ непріятное ощущеніе. Для этого ощущенія вы даете ему условный знакъ «кисло », и онъ его усваиваетъ. Назовите вы эти ощущенія «бѣлый» и «черный», онъ точно такъ же легко усвоилъ бы эти условные знаки, но слова «бѣлый» и «черный» вызывали бы у него тѣ же представленія, которыя теперь вызываются словами «сладко» и «кисло ». Такимъ же самымъ способомъ ребенокъ отъ многократныхъ опытовъ научается различать свои чувства, а мы даемъ ему къ нимъ названія: «добрый », «злой», «нѣжный», « суровый», «весело», « грустно» и пр. Не слово играетъ роль въ его воспитаніи, а способность воспринимать ощущеніе, обозначаемое словомъ.

Мы уже видѣли, какую антипатію внушаетъ миссъ Солливанъ все «выдуманное», искусственно притянутое, т. е., на ея взглядъ, безжизненное, въ дѣлѣ воспитанія. Тамъ же, въ Синсиннати, она съ Еленой посѣтила небольшую школу для глухихъ. Это посѣщеніе вызвало нѣсколько интересныхъ замѣчаній именно по поводу чисто рутиннаго отношенія къ дѣлу со стороны преподавательницъ, изъ которыхъ двѣ хорошо знали ручной алфавитъ и могли разговаривать съ Еленой безъ посредства переводчицы. «Онѣ очень удивились тому, какъ она владѣетъ языкомъ, — пишетъ миссъ Солливанъ не безъ гордости: — и признались, что ни одна изъ ихъ воспитанницъ не выражается съ такой легкостью, а нѣкоторыя учились у нихъ уже два и даже три года. Я сначала не повѣрила; но послѣ того, какъ я часа два наблюдала за работой дѣтей, я убѣдилась, что мнѣ сказали правду, и не удивлялась болѣе. Въ одной комнатѣ нѣсколько совсѣмъ маленькихъ стояли передъ черной доской, усиленно и съ трудомъ составляя простыя предложенія. Одна дѣвчурка написала: У меня есть новое платье. Это платье хорошенькое. Моя мама сдѣлала мое хорошенькое новое платье. Я люблю маму. Одинъ мальчуганъ съ курчавой головкой чертилъ: У меня есть большой мячикъ. Я люблю играть моимъ большимъ мячикомъ. Когда мы вошли въ комнату, вниманіе всѣхъ дѣтей приковалось къ Еленѣ. Одинъ дернулъ меня за рукавъ и сказалъ: Дѣвочка слѣпа. Учительница, между тѣмъ, писала на доскѣ: Дѣвочку зовутъ Еленой. Она не видитъ. Она глуха. Намъ ее очень жаль. Я сказала: Зачѣмъ вы пишете эти фразы на доскѣ? Развѣ дѣти не поняли бы, если бы вы стали говорить съ ними объ Еленѣ? Учительница что-то такое сказала о томъ, что надо учить дѣтей правильно составлять предложенія, и продолжала сочинять упражненіе на Елену. Я спросила ее, въ самомъ ли дѣлѣ дѣвочка, писавшая о новомъ платьѣ, такъ довольна имъ? Не знаю, — отвѣтила она: — не думаю. Но дѣти лучше учатся, если пишутъ о чемъ-нибудь, что̀ касается ихъ лично. Все это выходило такое машинное, тяжелое, — сердце болѣло за бѣдняжекъ... То же самое я видѣла во всей школѣ. Въ каждой классной писались предложенія на черной доскѣ, очевидно, сочиненныя на какое- нибудь правило грамматики или же съ цѣлью ввести въ употребленіе слова, передъ тѣмъ выученныя въ такомъ же или въ другомъ сочетаніи. Такія упражненія, можетъ-быть, нужны въ нѣкоторыхъ стадіяхъ воспитанія, но не такъ пріобрѣтается искусство владѣть языкомъ. Ничто, по моему мнѣнію, такъ не душитъ въ ребенкѣ стремленіе говорить естественно, какъ эти упражненія на черной доскѣ. Не въ классной мѣсто учить маленькаго ребенка говорить, тѣмъ паче глухого. Его должно держать въ такомъ же несознаніи, что онъ учитъ слова, какъ и ребенка со слухомъ. Пусть себѣ болтаетъ, пальцами или карандашомъ, хоть отдѣльными словами, до тѣхъ поръ, пока развивающійся умъ самъ потребуетъ полного предложенья. Умѣніе владѣть языкомъ не должно въ его умѣ вызывать представленіе о нескончаемыхъ часахъ, проведенныхъ въ школѣ, за сбивчивыми грамматическими вопросами или другимъ врагомъ, убивающимъ всякую радость... Однако, не хочу привыкать слишкомъ строго критиковать чужія методы. Вѣдь я могу быть такъ же далеко отъ прямого пути, какъ и они».

Во второмъ и третьемъ (послѣднемъ) отчетѣ (октябрь 1888 и 1891), которые миссъ Солливанъ писала для печати по просьбѣ директора Анагноса, находимъ наиболѣе подробное и послѣдовательное изложеніе ея методы въ эти первые, рѣшающіе годы, отвѣты именно на вопросы, «ка̀къ она достигала того или другого результата?» Въ 1888 г. она писала:

Съ того дня, какъ Елена впервые уразумѣла, что всѣ предметы имѣютъ названія, и что эти названія можно сообщать извѣстными движеніями пальцевъ, я съ нею говорила совершенно такъ, какъ если бы она могла слышать, съ той единственной разницей, что обращалась не къ ушамъ ея, а къ пальцамъ. Сначала, понятно, она все порывалась употреблять только самыя существенныя слова въ предложеніи. Такъ она, бывало, скажетъ: «Елена — молоко». Я подавала ей молоко, въ знакъ того, что она правильно употребила это слово, но не позволяла ей пить его прежде, чѣмъ она, съ моей помощью, не составитъ полнаго предложенія, напримѣръ: «Дайте Еленѣ попить молока». Въ этихъ первыхъ урокахъ я наводила ее на выраженіе одного и того же понятія разными оборотами. Если она ѣла конфеты, я скажу; «Елена не дастъ ли teacher отъ своихъ конфетъ?» или «Teacher хотѣла бы попробовать Елениныхъ конфетъ». Она очень скоро поняла, что одно и то же понятіе возможно выразить на очень много ладовъ. Два или три мѣсяца послѣ того, какъ я начала учить ее, она уже говорила: «Елена хочетъ идти спать», или «Елена хочетъ спать», «Елена пойдетъ ложиться» (вмѣсто «Елена — спать»).

Меня постоянно спрашиваютъ: «Какимъ образомъ вы научили ее значенію словъ, означающихъ умственныя или нравственныя свойства?» Мнѣ кажется, это сдѣлалось больше черезъ сочетаніе понятій и повтореніе, чѣмъ черезъ мои объясненія [8]. Это относится особенно къ первому времени, когда она такъ мало знала словъ, что объяснять не было возможности.

Я всегда держалась правила — употреблять слова, означающія душевныя впечатлѣнія, умственныя и нравственныя свойства и дѣйствія, въ связи съ обстоятельствами, вызывавшими эти слова. Такъ, вскорѣ послѣ того, какъ я стала учить ее, Елена разбила свою новую куклу, которую очень любила. Она заплакала. Я сказала: «Жаль». Послѣ нѣсколькихъ повтореній слово и чувство у нея слились въ одно.

Затѣмъ, я начала употреблять такія слова, какъ: можетъ-быть, вѣроятно, полагаю, забыть, помнить. Если Елена спрашивала: «Гдѣ мама?» — я отвѣчала: «Не знаю. Можетъ-быть, она въ кладовой».

Она всегда спрашиваетъ имена лицъ, которыхъ мы встрѣчаемъ въ конкахъ, и куда они ѣдутъ, и зачѣмъ. Зачастую происходятъ у насъ такого рода разговоры:

«Елена: — Какъ зовутъ мальчика?»

«Я: — Не знаю, потому что онъ чужой. Можетъ-быть, его зовутъ Джэкъ.»

«Елена: — Куда онъ ѣдетъ?»

«Я: — Вѣроятно, въ городской садъ, поиграть съ другими мальчиками.»

«Елена: — Во что̀ они будутъ играть?»

«Я: — Полагаю, что въ мячикъ.»

«Елена: — Что̀ мальчики дѣлаютъ теперь?»

«Я: — Должно-быть, ожидаютъ Джэка.»

Хорошо ознакомившись съ новыми словами, она употребляетъ ихъ въ своемъ дневникѣ:

26-е сентября (1888). — Сегодня утромъ мы съ teacher сидѣли у окна и видѣли маленькаго мальчика, — онъ шелъ по панели. Шелъ сильный дождь, и у него былъ большой зонтъ отъ дождевыхъ капель.

Я не знаю, сколько ему лѣтъ, но думаю, что ему могло быть шесть лѣтъ. Можетъ-бытъ, его зовутъ Джо. Я не знаю, куда онъ шелъ, потому что онъ былъ чужой. Но, можетъ- быть, мать послала его въ лавку, купить что-нибудь на обѣдъ. У него въ одной рукѣ былъ мѣшокъ. Полагаю , что онъ несъ его матери.

Обучая Елену употребленію языка, я не связывала себя никакой особенной теоріей или системой. Я слѣдила за движеніями ума моей воспитанницы и старалась выполнять указанія, которыя она сама давала мнѣ, но въ то же время стремилась расширить кругъ ея общихъ познаній, ея знакомство со всѣмъ окружающимъ, развить ея мышленіе, привести ее въ свободныя, естественныя отношенія съ людьми...

Въ 1889 г. директоръ Анагносъ на годъ уѣзжалъ въ Европу, и до 1891 г. миссъ Солливанъ не писала ничего для печати. Въ этомъ послѣднемъ отчетѣ есть интересныя подробности, служащія прямо продолженіемъ предыдущихъ и отмѣчающія бо̀льшую систематичность въ занятіяхъ, по мѣрѣ возрастающей правильности умственной работы ученицы и большей способности ея къ усидчивому труду.

До октября 1889 г. я не считала нужнымъ принуждать Елену къ правильному, систематическому курсу занятій. Въ первые два года своей умственной жизни она была точно ребенокъ на чужой сторонѣ, гдѣ все ему ново, все приводитъ его въ недоумѣніе, и до тѣхъ поръ, пока она не овладѣла основательно языкомъ, не было возможности затѣвать никакого опредѣленнаго курса.

Къ тому же, любознательность Елены въ эти годы была такъ велика, что нельзя было, безъ вреда для ея успѣховъ въ пріобрѣтеніи языка, откладывать до окончанія урока безпрестанно представлявшіеся ей вопросы. Она, по всей вѣроятности, забыла бы вопросъ, и пропалъ бы случай объяснить что̀-нибудь существенное. Поэтому я всегда считала за лучшее говорить моей ученицѣ то, что̀ ей требовалось знать въ ту самую минуту, когда она спрашивала, все равно имѣлъ ли вопросъ отношеніе къ данному уроку или нѣтъ, такъ что вопросы ея часто уводили насъ далеко отъ непосредственно изучаемаго предмета.

Съ октября 1889 г. работа нѣсколько урегулировалась и включала ариѳметику, географію, зоологію, ботанику и чтеніе...

Умственное развитіе Елены за послѣдніе два года яснѣе отразилось на ея бо̀льшемъ умѣніи владѣть языкомъ и на легкости, съ которою она распознаетъ наиболѣе тонкіе оттѣнки въ смыслѣ словъ, чѣмъ на какой-либо другой отрасли ея воспитанія.

Не проходитъ дня, чтобы она не выучила многихъ новыхъ словъ, и не одни только названія видимыхъ, осязаемыхъ предметовъ. Напримѣръ, въ одинъ и тотъ же день она пожелала узнать значеніе слѣдующихъ словъ: феноменъ, энергія, включать, воспроизведены, необыкновенный, тайна. Нѣкоторыя изъ этихъ словъ имѣютъ значеніе постепенности, начиная съ простого и понемногу доходя до отвлеченнаго. Сдѣлать понятнымъ Еленѣ наиболѣе отвлеченное значеніе слова тайна было бы невозможной задачей; но она легко поняла, что оно означаетъ нѣчто сокровенное, а по мѣрѣ того, какъ она будетъ далѣе успѣвать, она схватитъ это болѣе отвлеченное значеніе съ такою же легкостью, съ какою пока поняла болѣе общее, несложное. Изслѣдованіе какого угодно предмета должно въ началѣ представлять слова и фразы неудобопонятныя, пока ученикъ не уйдетъ значительно впередъ; но я, все-таки, сочла за лучшее давать моей ученицѣ простыя объясненія, разсуждая такъ, что, если они выйдутъ нѣсколько неопредѣленными и временными, зато они будутъ пополнять другъ друга, и то, что̀ темно сегодня, завтра станетъ ясно.

Я смотрю на свою ученицу какъ на свободное и самодеятельное существо, инстинктивные порывы котораго должны быть моими надежнѣйшими руководителями. Я всегда говорила съ Еленой совершенно такъ, какъ говорила бы съ ребенкомъ зрячимъ и слышащимъ, и настаивала, чтобы и другіе такъ съ нею говорили. Когда меня спрашиваютъ, пойметъ ли она то или другое слово, я всегда отвѣчаю: «Не въ томъ дѣло, пойметъ ли она каждое отдѣльное слово въ предложеніи, или нѣтъ. Она отгадаетъ смыслъ новыхъ словъ по ихъ связи съ другими, уже понятными ей».

Выбирая для Елены книги для чтенія, я никогда не сообразовала выбора съ ея слѣпотою и глухотою. Она всегда читаетъ такія книги, какія читаютъ, находя въ нихъ удовольствіе, другія дѣти ея лѣтъ. Конечно, въ началѣ надо было имѣть въ виду, чтобы описывались вещи для нея интересныя и доступныя, и чтобы слогъ былъ простой и чистый. Я отлично помню ея первую попытку прочесть маленькій разсказикъ. Она уже знала печатныя буквы и уже нѣсколько времени, какъ для забавы, составляла простенькія фразы, употребляя для этого бумажки съ выпукло напечатанными буквами, но эти фразы не имѣли особенной связи между собою. Случилось однажды утромъ, что была поймана мышь, и мнѣ пришло въ голову, что, имѣя живую кошку и живую мышь, которыми ее можно заинтересовать, мнѣ, можетъ быть, удастся устроить изъ нѣсколькихъ отдѣльныхъ фразъ нѣчто въ родѣ маленькой исторіи и этимъ дать ей новое наглядное понятіе о пользѣ и значеніи рѣчи. Я составила изъ выпуклыхъ буквъ въ имѣющейся для того рамкѣ слѣдующія фразы и дала ихъ Еленѣ: «Кошка сидитъ на ящикѣ. Въ ящикѣ сидитъ мышка. Кошка можетъ видѣть мышку. Кошкѣ очень хочется съѣсть мышку. Не давай кошкѣ ѣсть мышку. Кошкѣ можно дать молока, а мышкѣ надо дать булки». Знакомыя слова вызывали у нея радостную улыбку. Когда же я положила ея руку на кошку, дѣйствительно сидѣвшую на мышеловкѣ, она слегка вскрикнула отъ удивленія, и смыслъ всей первой фразы сдѣлался ей совершенно ясенъ. Когда она прочла слова второй фразы, я показала ей, что въ ящикѣ, въ самомъ дѣлѣ, сидитъ мышка. Къ слѣдующей строкѣ она уже перевела палецъ съ выраженіемъ живѣйшаго любопытства: «Кошка можетъ видѣть мышку». Тутъ я повернула кошку лицомъ къ мышкѣ, и заставила Елену ощупать ее. Выраженіе на лицѣ дѣвочки показывало, что она озадачена. Я обратила ея вниманіе на слѣдующую строку, и хотя она знала въ ней всего три слова: кошка, мышка, ѣсть, — однако, она уловила смыслъ: сняла кошку и поставила ее на полъ, а мышеловку покрыла платкомъ. Затѣмъ она прочла фразу: «Не давай кошкѣ ѣсть мышку», уловила отрицательный смыслъ фразы и поняла, что не надо давать мышку кошкѣ. Въ послѣдней фразѣ были все знакомыя слова, и она съ восторгомъ воспользовалась позволеніемъ продѣлать сказанное въ ней. Она знаками дала мнѣ понять, чтобы я дала ей еще разсказъ, и я дала ей книгу съ коротенькими разсказами самаго примитивнаго склада. Она водила пальцами по строкамъ, находя знакомыя слова и отгадывая смыслъ другихъ съ такой легкостью, которая убѣдила бы самаго завзятаго скептика-воспитателя, что глухой ребенокъ, если дать ему къ тому случай, научится читать такъ же просто и естественно, какъ и всякій другой.

Я убѣждена, что Елена обязана своимъ слогомъ близкому знакомству съ книгами. Она часто читаетъ два-три часа подърядъ, и то неохотно кладетъ книгу. Однажды, выходя изъ кабинета, служившаго библіотекой, я замѣтила, что лицо у нея задумчивѣе обыкновеннаго, и спросила причину. «Я думаю, — отвѣтила она: — насколько мы всегда бываемъ умнѣе, когда выходимъ отсюда, нежели, когда мы сюда входимъ».

Однажды, читая «Исторію Англіи для дѣтей», Диккенса, мы напали на слѣдующую фразу: «И все еще духъ британцевъ не былъ сломленъ». Я спросила, какъ она это понимаетъ, что̀ это значить? Она отвѣтила: «Я такъ объясняю, что храбрые британцы не потерялись оттого, что римляне выиграли столько сраженій, а только тѣмъ болѣе хотѣлось имъ прогнать ихъ всѣхъ». Она не была бы въ состояніи истолковать каждое слово въ этой фразѣ, однако она такъ вѣрно уловила смыслъ, что могла передать его своими словами. Слѣдующія строки: «Когда Светоній ушелъ, они напали на его войска и взяли обратно островъ Энгльси», она толковала: «Это значить, что, когда римскій полководецъ ушелъ, британцы снова стали драться; а такъ какъ у римлянъ не было никого, кто бы ихъ научилъ, что̀ дѣлать, то они были разбиты британцами и потеряли взятый прежде островъ».

Она предпочитаетъ умственныя занятія ручнымъ и не такъ любить рукодѣлія, какъ многія слѣпыя дѣти, хотя рада дѣлать вмѣстѣ съ другими все, за что̀ бы они ни принимались. Она научилась писать на машинкѣ, не такъ быстро, но очень отчетливо, вѣрно, хотя меньше мѣсяца, какъ упражняется на ней...

Въ іюлѣ 1894 г., на съѣздѣ «Американскаго Общества распространенія обученія глухихъ живой рѣчи» читался докладъ, который миссъ Солливанъ приготовила по настоятельной просьбѣ общества. Докладъ этотъ содержитъ послѣднее, что̀ она писала или печатала о своей «методѣ», и дополняетъ картину перваго трехлѣтняго періода ея великаго труда, который, если и продолжался послѣ того и, въ извѣстной степени, и теперь еще не прекращается, однако, послѣ первыхъ трехъ лѣтъ, уже не требовалъ той неусыпной бдительности, той ежеминутной изобрѣтательности, безъ которыхъ, при всей даровитости ученицы, успѣхъ получился бы лишь заурядный. Эти послѣднія замѣтки геніальной воспитательницы отличаются спокойной ясностью взгляда художника, когда творческая лихорадка остыла, и онъ уже съ нѣкотораго разстоянія смотритъ на свое произведеніе.

Вы не должны воображать — предупреждаетъ она спеціалистовъ, внимающихъ каждому ея слову почти съ благоговѣннымъ уваженіемъ: — будто Елена, какъ только уразумѣла, что каждый предметъ имѣетъ названіе, разомъ такъ и овладѣла сокровищницей англійскаго языка или, какъ увѣрялъ одинъ изъ ея самыхъ восторженныхъ поклонниковъ, будто ея умственныя способности выскочили во всеоружіи изъ ихъ дотолѣ живой гробницы, какъ Аѳина изъ головы Зевса. Сначала всѣ употребляемыя ею слова, обороты, предложенія — были просто повтореніемъ того, что̀ мы употребляли въ разговорахъ съ нею, а она безсознательно запомнила. Такъ бываетъ со всѣми дѣтьми. Ихъ говоръ есть только повтореніе того, что̀ они слышатъ вокругъ себя и что̀ западаетъ въ ихъ память. Безчисленныя повторенія, изъ которыхъ состоитъ разговоръ домашнего обихода, запечатлѣваютъ въ ихъ памяти извѣстныя слова и обороты, и, когда они начинаютъ сами говорить, память подсказываетъ имъ то, что они лепечутъ. Такимъ же порядкомъ языкъ образованныхъ людей есть оставшійся въ ихъ памяти языкъ книгъ.

Языкъ вырастаетъ изъ жизни, изъ житейскихъ нуждъ и опытовъ. Въ началѣ умъ моей маленькой ученицы представлялъ почти пустоту. Она прожила въ мірѣ, котораго не могла осмыслить. Языкъ и знаніе связаны неразрывно; они состоятъ во взаимной зависимости другъ отъ друга. Чтобы хорошо владѣть языкомъ необходимо знать все, что̀ составляетъ окружающій міръ. Съ той минуты, когда Елена уразумѣла, что все на свѣтѣ имѣетъ названіе, и что посредствомъ ручного алфавита люди эти названія могутъ сообщать другъ другу, я принялась возбуждать ея интересъ именно къ предметамъ, имена которыхъ она съ такой очевидной радостью научалась выражать посредствомъ алфавита. Я никогда не учила ее языку, дѣлая изъ языка цѣль ученія, а неизмѣнно употребляла языкъ, только какъ орудіe для сообщенія мысли, такъ что языкъ и знаніе пріобрѣтались ею совмѣстно и одновременно. Для того, чтобы съ языкомъ обращаться разумно и сознательно, нужно имѣть, о чемъ говорить, а это возможно только много испытавъ; сколько ни учи маленькихъ дѣтей собственно языку, они никогда не будутъ выражаться съ легкостью и плавностью, если не имѣютъ явственно въ умѣ своемъ чего-нибудь, что̀ имъ хочется передать, или если мы не сумѣемъ внушить имъ желаніе узнать то, что̀ у другихъ въ умѣ.

Вначалѣ я не пыталась придерживаться со своей ученицей какой-либо системы. Я всегда старалась дознаться, что всего болѣе ее интересуетъ, и съ этого начинала новый урокъ, все равно, имѣло ли это отношеніе къ прежде задуманному мною уроку или нѣтъ. Въ первые два года ея умственной жизни я очень мало задавала Еленѣ писать. Для того, чтобы писать, нужно имѣть, о чемъ писать, а для этого требуется нѣкоторая умственная подготовка. Нужно, чтобы въ памяти накопились понятія, и умъ обогатился знаніями, прежде чѣмъ писаніе сдѣлается естественнымъ и пріятнымъ занятіемъ. Дѣтей, по-моему, слишкомъ часто заставляютъ писать прежде, чѣмъ у нихъ найдется что̀ сказать. Научите ихъ думать, и читать, и говорить безъ стѣсненій, и они станутъ писать, потому что ихъ будетъ тянуть писать [9].

Елена научилась владѣть языкомъ практикой и привычкой больше, чѣмъ правилами и разборами. Грамматика съ ея сбивчивыми раздѣленіями и подраздѣленіями, номенклатурой и схемами, была вовсе похѣрена изъ ея учебной программы. Она научалась языку потому, что была приведена въ соприкосновеніе съ самимъ живымъ языкомъ, въ обиходномъ разговорѣ, въ книгахъ, была пріучена всячески, такъ сказать, ворочать имъ, пока сама собою не стала употреблять его правильно. Я безспорно говорила пальцами больше и болѣе постоянно, чѣмъ говорила бы языкомъ, потому что, если бы она обладала зрѣніемъ и слухомъ, она бы менѣе зависѣла отъ меня, я не была бы для нея единственнымъ источникомъ и знанія, и забавы.

Я думаю, что у каждаго ребенка, гдѣ-нибудь въ его существѣ, спрятаны высокія способности, которыя возможно оживотворить и развить, если только сумѣть приняться; но мы никогда не разовьемъ всего, что̀ есть высшаго въ натурахъ нашихъ малютокъ, пока мы будемъ наполнять умы ихъ такъ-называемыми «первыми началами наукъ». И математика никогда не сдѣлаетъ ихъ любящими, и точное знаніе размѣровъ и формы нашей земли не по-можетъ имъ оцѣнить ея красоту. Будемъ первые годы вести ихъ такъ, чтобы они самое большое удовольствіе находили въ природѣ. Пусть они бѣгаютъ по полямъ, узнаютъ все про животныхъ, наблюдаютъ дѣйствительность во всемъ. При надлежащихъ условіяхъ дѣти сами себя воспитаютъ. Имъ нужны руководители и участіе гораздо болѣе, чѣмъ ученіе.

Я думаю, что Елена потому такъ владѣетъ языкомъ, что она почти всѣ впечатлѣнія получаетъ этимъ путемъ. Но, оставляя въ сторонѣ ея природную способность въ этомъ направленіи и необыкновенно благопріятную обстановку, я также думаю, что, если всмотрѣться поближе, окажется, что постоянное близкое знакомство съ хорошими книгами имѣло рѣшающее значеніе въ ея воспитаніи. Можетъ-быть, и правда, какъ нѣкоторые утверждаютъ, что рѣчь выражаетъ для насъ немного болѣе того, что̀ мы сами испытали и пережили; однако, я всегда замѣчала, что дѣтямъ доставляетъ величайшее наслажденіе возвышенный поэтическій слогъ, который мы слишкомъ торопимся признать за нѣчто превосходящее ихъ пониманіе. «Это все, что̀ вы поймете», — однажды сказала учительница классу малышей, закрывая книгу, изъ которой она только-что прочла имъ какой-то отрывокъ. «Ахъ, нѣтъ; прочитайте до конца, даже если мы не поймемъ», — упрашивали они: ихъ восхищали ритмъ, звучность, красота, которые они чувствовали, хотя не были бы въ состояніи объяснить. Нѣтъ необходимости, чтобы ребенокъ понималъ каждое слово въ книгѣ, для того, чтобы онъ могъ прочесть ее съ удовольствіемъ и пользой. Даже лучше давать только самыя необходимыя объясненія. Елена впитывала въ себя языкъ, сначала не понимая его, но онъ оставался въ головѣ ея «до востребованія» и естественно, легко прилаживался къ ея разговору и сочиненіямъ. Многіе говорили, что она читаетъ слишкомъ много, что черезъ это она теряетъ много самобытного творчества, что, вмѣсто того, чтобы видѣть и говорить самой отъ себя, она видитъ чужими глазами и говоритъ чужими словами; но я убѣждена, что невозможно писать безъ подготовки черезъ многостороннее чтеніе. Еленѣ всегда давались самые лучшіе и чистые образцы слога, и въ разговорѣ и собственномъ писаніи она безсознательно воспроизводитъ то, что̀ читала. Чтеніе, по моему мнѣнію, должно быть независимо отъ школьныхъ упражненій. Дѣтей надо пріучать читать ради одного удовольствія. Ребенокъ долженъ безсознательно воспринимать изъ книгъ то, что̀ ему въ данную пору требуется. Надо, чтобы великія произведенія человѣческой фантазіи сдѣлались частью его жизни, какъ они были когда-то жизнью отъ жизни ихъ творцовъ. Правда, чѣмъ болѣе чутокъ умъ, чѣмъ живѣе воображеніе, воспринимающіе ихъ, тѣмъ точнѣе воспроизводятся лучшія строки. Елена обладаетъ живымъ чувствомъ, свѣжестью, духовнымъ прозрѣніемъ, свойственными артистическому темпераменту, и поэтому она жизнерадостнѣе относится къ самому факту существованія, находитъ больше наслажденія въ природѣ, книгахъ, обществѣ людей, нежели это возможно для менѣе даровитыхъ натуръ. Умъ ея такъ наполненъ прекрасными мыслями и идеалами великихъ поэтовъ, что для нея нѣтъ ничего пошлаго: ея воображеніе окрашиваетъ все въ жизни собственнымъ богатымъ колоритомъ.

Какъ всѣ вообще размышленія миcсъ Солливанъ, такъ въ особенности эти немногія странички, — окончательно созрѣвшій плодъ семилѣтней дѣятельности, закругленной, оконченной работы, — замѣчательны тѣмъ, что высказанные въ нихъ взгляды, исходя изъ сравнительно узкой спеціальной задачи: обученія слѣпо-глухого ребенка, постепенно расширяются далеко за предѣлы этой первоначально намѣченной ею сферы и достигаютъ обобщеній, равняющихся открытіямъ въ области общей педагогіи, примѣненіе которыхъ, при всей ихъ простотѣ, (или именно вслѣдствіе этой простоты, столь противной ненужной мудрености принятыхъ воспитательныхъ и учебныхъ пріемовъ), произвели бы глубокій и благодатный переворотъ въ этой твердынѣ рутины, — тамъ, гдѣ рутина всего неумѣстнѣе и вреднѣе. Всего вѣроятнѣе, что миссъ Солливанъ, какъ это вообще свойственно талантамъ-самородкамъ, понуждаемымъ невполнѣ сознанной внутренней необходимостью идти этимъ, а не другимъ путемъ, часто наперекоръ самымъ почтеннымъ установленнымъ прецедентамъ, не вполнѣ сознавала значеніе подрывательное съ одной стороны, съ другой — созидательное своихъ простыхъ, самостоятельныхъ пріемовъ и взглядовъ, продиктованныхъ непосредственнымъ здравымъ смысломъ, играющимъ, вообще, столь малую роль въ оторванныхъ отъ практики теоріяхъ.

Интересно познакомиться съ оцѣнкой, которую составило о взглядахъ и дѣятельности миссъ Солливанъ интеллигентное общество, съ самаго начала слѣдившее за ними и шагъ за шагомъ наблюдавшее достигаемые ею результаты. Въ разногласіяхъ и даже горячихъ спорахъ, конечно, не было недостатка. Въ началѣ раздавались голоса, негодовавшіе на то, что такое дѣло безконтрольно отдали въ руки простой, малоученой дѣвушки со школьной скамьи, да еще такой, которая сама еле-еле избѣжала полной слѣпоты, что̀-де должно было невыгодно отразиться на ея собственномъ образованіи и на ея будущей дѣятельности. Было немало и такихъ, которые досадовали, что такой рѣдкостный «субъектъ» ушелъ изъ рукъ экспериментальной науки, которые хотѣли бы устроить надъ нимъ постоянный научный надзоръ, не прочь были бы подвергать бѣднаго ребенка нѣкотораго рода нравственной вивисекціи во имя все той же всеоправдывающей науки, наконецъ, бранили миссъ Солливанъ невѣждой, равнодушной къ высшимъ интересамъ человѣчества, за то, что она относилась къ своей воспитанницѣ не какъ къ «субъекту,» а какъ къ человѣческой душѣ, которую она взялась опекать и спасти отъ живой смерти, и потому стояла на стражѣ надъ нею, съ суровою любовью оберегая ее отъ всякихъ посягательствъ «науки». Къ числу недовольныхъ присоединились и газетные вѣстовщики, сердившіеся, опять-таки во имя «интересовъ человѣчества», что ихъ не пускали въ святыню частной жизни семьи, интересной такимъ горестнымъ отличіемъ, и, точно въ отместку, угощали любопытную публику всякими небылицами, такъ что миссъ Солливанъ приняла мудрое рѣшеніе не читать и не слушать, чтобы не смущаться и не сердиться. Время и успѣхъ взяли свое, и теперь нѣтъ никого, кто бы не отдавалъ должнаго единственной на этомъ трудномъ, новомъ поприщѣ воспитательницѣ.

Органомъ всеобщей оцѣнки въ настоящее время является литераторъ, собравшій для изданія, въ видѣ приложенія къ автобіографіи миссъ Келлеръ, ея письма, сгруппированныя въ хронологическомъ порядкѣ, письма и отчеты миссъ Солливанъ, и весьма тактично дополнившій этотъ богатый, подлинный матерьялъ лишь немногими своими замѣчаніями и впечатлѣніями, служащими для поясненія и освѣщенія тѣхъ или другихъ моментовъ и обѣихъ замѣчательныхъ личностей, отнюдь не навязывая читателямъ извѣстныхъ взглядовъ или сужденій. Такъ, съ особеннымъ удовольствіемъ читаются тѣ нѣсколько страницъ, дополняющія собственныя сообщенія миссъ Солливанъ, всегда скромныя и сдержавныя, все равно, обращается ли она съ ними къ глубоко чтимой старшей подругѣ, или къ публикѣ черезъ посредство печатныхъ отчетовъ директора института Перкинса, которые заканчиваютъ и резюмируютъ обзоръ, озаглавленный «Воспитаніе».

Миссъ Солливанъ, — отъ себя пишетъ Джонъ А. Мэси, называющій себя «редакторомъ» издаваемаго матерьяла и автобіографіи! — миссъ Солливанъ начала съ того, чѣмъ кончилъ докторъ Хау. Онъ изобрѣлъ орудіе, физическій пріемъ работы, но обученіе рѣчи — совсѣмъ другое дѣло, чѣмъ механическое средство, которое дѣлаетъ возможнымъ это обученіе. Посредствомъ опытовъ, изученія другихъ дѣтей, она дошла до практическаго способа обучать рѣчи по натуральной методѣ. Именно эту «натуральную методу» д-ръ Хау ощупью искалъ, но онъ никогда не дошелъ до мысли, что глухого ребенка не слѣдуетъ учить посредствомъ объясненія каждаго отдѣльнаго слова, а нужно внушать ему пониманіе и употребленіе безконечными повтореніями выраженій, оборотовъ, которыхъ онъ не понимаетъ, — а въ этомъ-то и заключается великое открытіе миссъ Солливанъ. Весь день — и въ рабочіе, и въ рекреаціонные часы — она писала въ рукѣ своей ученицы, такъ что послѣдняя впитывала въ себя рѣчь совершенно такъ же, какъ дитя въ колыбели впитываетъ въ себя слова, слыша ихъ тысячи, прежде чѣмъ оно въ состояніи употребить одно, и въ головѣ его устанавливается связь между словомъ и тѣмъ, что̀ подаетъ къ нему поводъ. Такимъ образомъ, онъ узнаетъ, что словами называютъ предметы, чувства, дѣйствія. Это составляетъ первый основной принципъ въ методѣ миссъ Солливанъ, — принципъ, принесшій практическіе результаты и никогда, насколько я могъ дознаться, не примѣнявшійся въ воспитаніи глухого ребенка, тѣмъ паче слѣпо-глухого, пока она не испробовала его въ воспитаніи Елены Келлеръ. И никогда принципъ этотъ не былъ ясно оформленъ, пока она его не высказала въ своихъ письмахъ.

Второй принципъ въ ея методѣ (численный порядокъ тутъ, конечно, ни при чемъ), заключается въ томъ, чтобы никогда не говорить ребенку о такихъ вещахъ, которыя ему скучны или непріятны. Въ школѣ для глухихъ, о которой разсказываетъ миссъ Солливанъ (см. стр. 124), учительница стояла передъ черной доской и усердно писала для дѣтей вещи вовсе имъ неинтересныя, тогда какъ они толпились вокругъ посѣтительницъ съ живѣйшимъ любопытствомъ, явно показывая, что были сотни вещей, о которыхъ имъ очень хотѣлось что̀-нибудь узнать. «Почему же, — спрашиваетъ миссъ Солливанъ, — не разсказать имъ про то, что̀ интересуетъ ихъ и этимъ путемъ увеличить ихъ знаніе языка?»

Въ тѣсной связи съ этимъ правиломъ (говорить ребенку только то, что его интересуетъ), состоитъ третій принципъ: никогда не заставлять ребенка молчать, когда онъ задаетъ вопросы, a отвѣчать на нихъ по возможности правдиво, потому что, — говоритъ миссъ Солливанъ: — вопросы — это дверь въ дѣтскій умъ. Она никогда безъ нужды не искажала своихъ мыслей или выраженій, якобы приспособляя ихъ къ предполагаемому низкому умственному уровню ребенка. Она настоятельно всѣхъ просила говорить съ Еленой естественнымъ языкомъ, полными предложеніями, выражающими зрѣлыя мысли, не заботясь о томъ, пойметъ ли она или нѣтъ. Она твердо знала то, чего очень многіе совсѣмъ не понимаютъ, а именно, что послѣ первыхъ, элементарныхъ объясненій такихъ словъ, какъ: шляпа, чашка, ходить, сидѣтъ, единица рѣчи, въ пониманіи ребенка, есть предложеніе, совершенно такъ же, какъ для насъ, взрослыхъ. Мы воспринимаемъ предложеніе, не разлагая его на слова, a цѣликомъ. Именно цѣлое предложеніе, — т. е. то, что̀ высказывается о чемъ-нибудь, — представляетъ для насъ понятіе. Правда, и слова выражаютъ понятія, вѣрнѣе намекаютъ на нихъ, дитя можетъ выговаривать «мама?», желая спросить «гдѣ мама?», но оно научается выраженію разныхъ понятій, относящихся къ мамѣ, научается рѣчи, только слыша цѣлыя предложенія. И миссъ Солливанъ, хотя не насиловала первыхъ лепетовъ пальчиковъ своей ученицы, требуя отъ нея сразу правильной грамматической конструкціи, но сама, повторяя фразу дѣвочки: «мама — молоко», дополняла недосказанное ею, писала въ ея рукѣ: «мама дастъ Еленѣ молока».

Такъ-то она вырабатывала «натуральную методу», столь простую, далекую отъ всякой искусственности, что ее скорѣе можно бы назвать отрицаніемъ всякой методы. Сомнительно, услыхали ли бы мы что̀-нибудь объ Еленѣ Келлеръ, если бы миссъ Солливанъ не имѣла случая сойтись съ другими дѣтьми? Наблюдая за ними, она научилась обращаться со своей ученицей по возможности больше, каюсь нормальнымъ ребенкомъ.

Не одинъ только ручной алфавитъ знакомилъ пальчики Елены со словами. Алфавиту немного, быть-можетъ, даже нисколько, въ дѣлѣ обученія языка не уступали книги. Елена сидѣла надъ ними задолго до того, какъ она научилась читать, ища въ нихъ сначала не разсказъ, а только отдѣльныя знакомыя слова, a поясненіе новыхъ словъ, которое дается ихъ положеніемъ относительно знакомыхъ словъ, сочетаніемъ ихъ съ этими словами, незамѣтно увеличивало ея лексиконъ. Книги — сокровищница языка, и всякій ребенокъ, глухъ ли онъ, или нѣтъ, вниманіе котораго какъ-нибудь привлечено къ печатной страницѣ, волей-неволей долженъ многому научиться. Научается онъ чтеніемъ не того, что̀ онъ понимаетъ, а того, что онъ не понимаетъ, но замѣчаетъ и запоминаетъ. Положимъ, что немногихъ дѣтей такъ рано потянетъ къ книгамъ, какъ Елену Келлеръ, но все же возможно обратить на печатную страницу естественное любопытство каждаго умственно здороваго ребенка, особенно, если учительница умна и обратитъ это въ игру, какъ это дѣлала миссъ Солливанъ. Говорятъ, что у Елены Келлеръ особенный даръ къ языкамъ. Вѣрнѣе будетъ сказать, что у нея особенный даръ къ мышленію, а склонность къ языкамъ у нея оттого, что языкъ для нея — жизнь. Это былъ для нея не «предметъ», какъ географія или ариѳметика; это былъ путь ея въ наружный міръ.

Четырнадцати лѣтъ, когда она взяла всего нѣсколько уроковъ нѣмецкаго языка, она прочитала слово за словомъ «Вильгельма Телля» и умудрилась разобрать сюжетъ. Грамматики она не знала и знать не хотѣла. Она узнала языкъ изъ самого языка, а это, — если нельзя слышать языкъ отъ говорящихъ на немъ, — самый лучшій способъ научиться ему, и, въ концѣ концовъ, легче нашей школьной методы начинать съ грамматики. Точно также она играла латинскимъ языкомъ: не только учила уроки, заданные ей учителемъ, но по многу разъ проходила слова какого-нибудь текста для собственной забавы.

Одинъ изъ ея учителей писалъ мнѣ въ письмѣ:

Часто я заставалъ ее, когда у нея случалось немного свободнаго времени, сидящею въ любимомъ уголку, въ креслѣ, ручки котораго поддерживали громоздкій томъ, какіе изготовляются для слѣпыхъ; она медленно водила пальцемъ по строкамъ комедіи Мольера: «Le Médecin Malgrè Lui», посмѣиваясь про себя комическимъ положеніямъ и забавнымъ стихамъ. Въ то время ея запасъ французскихъ словъ былъ очень невеликъ, но она «доходила своимъ умомъ», какъ мы шутя называли этотъ процессъ, отгадывала значеніе словъ и составляла общій смыслъ въродѣ того, какъ ребенокъ составляетъ мозаичную картину. Въ результатѣ, мы съ нею, нѣсколько недѣль спустя, цѣлый вечеръ хохотали надъ комедіей, которую она всю разсказала мнѣ своими словами, съ начала до конца, съ полнымъ пониманіемъ юмора отдѣльныхъ сценъ и вѣрной оцѣнкой особенно остроумныхъ выходокъ. Это не былъ урокъ, а просто забава, отдыхъ послѣ работы.

Однимъ словомъ, способность Елены Келлеръ къ языкамъ есть не что иное, какъ вся ея умственная способность, обратившаяся къ изученію человѣческой рѣчи, вслѣдствіе необыкновенной цѣны, которую она имѣетъ для нея.

Было много споровъ о томъ, обязана ли Елена Келлеръ тѣмъ, что̀ ею достигнуто, своей необыкновенной даровитости или методѣ, по которой она учена.

Рѣчи нѣтъ, что преподавательница, въ десять разъ геніальнѣе миссъ Солливанъ, не могла бы создать такую замѣчательную ученицу изъ ребенка, отъ рожденія тупого или съ заурядными способностями. Но несомнѣнно и то, что изъ Елены Келлеръ, будь она вдесятеро геніальнѣе, не могло бы выйти то, чѣмъ она является, если бы она не была превосходно учена съ самаго начала, и особенно именно съ начала. И не подлежитъ сомнѣнію, что она обучена по методѣ, существенныя основанія которой ясно изложены въ письмахъ миссъ Солливанъ, писанныхъ въ то самое время, когда она додумывалась до своей методы и успѣшно примѣняла ее на практикѣ. Теперь же методу эту любой преподаватель можетъ съ успѣхомъ примѣнить къ обученію любого здороваго глухого ребенка, а при болѣе широкомъ истолкованіи основныхъ принциповъ — къ обученію языкамъ вообще кого угодно.

Въ безчисленныхъ препирательствахъ, вызванныхъ этимъ вопросомъ, писавшіе о немъ непремѣнно ставятъ дилемму: или Елена Келлеръ — геній, или метода — совершенство. Но вѣдь и то, и другое можетъ быть вѣрно. И тутъ является еще одно обстоятельство: миссъ Солливанъ — личность необыкновенно мощная. Метода ея въ другихъ рукахъ, быть-можетъ, не имѣла бы такого успѣха. Ея сильный, самобытный умъ много своей жизненности передалъ ея ученицѣ. Если миссъ Келлеръ любитъ языки и не особенно жалуетъ математику, мы не удивимся, узнавъ то же и о миссъ Солливанъ. И это не значитъ, чтобы миссъ Келлеръ была порабощена вліяніемъ своей наставницы. Такую почти воинствующую личность не можетъ поработить даже такая воля, какою одарена миссъ Солливанъ. Но послѣдняя сдѣлала для своей воспитанницы многое, что̀ не поддается анализу, не сводится къ «принципамъ»: она дала ей вдохновеніе, которое исходитъ изъ тѣсной дружбы и скорѣе развиваетъ, нежели тормозитъ способности и энергію обѣихъ сторонъ. И если миссъ Келлеръ является чудомъ доброты и нѣжности, если она «исполнена любви ко всему хорошему и прекрасному», то это кое-что говоритъ и о наставницѣ, прожившей съ нею шестнадцать лѣтъ.

Таблица 6.3. Елена Келлеръ читаетъ въ своемъ кабинетѣ


Итакъ, миссъ Солливанъ много сдѣлала для миссъ Келлеръ такого, чего другая наставница не была бы въ состояніи точно такими же средствами сдѣлать для другой личности. Для того, чтобы получить другую Елену Келлеръ, нужна, прежде всего, другая миссъ Солливанъ. Для того же, чтобы получить просто образованнаго, хорошо воспитаннаго слѣпо- глухого ребенка, достаточно любой воспитанницы, живущей въ благопріятныхъ условіяхъ, среди внѣшнихъ живыхъ интересовъ, свободно отъ вмѣшательства и контроля, неразлучно со своей воспитательницей, примѣняющей, насколько ей потребуется, принципы, которыхъ, благодаря миссъ Солливанъ, ей не нужно самой доискиваться, съ такими приспособленіями и прибавленіями, какія она найдетъ нужными; да нужно, чтобы воспитанница была физически здоровая, отъ природы способная и настолько молодая, чтобы не успѣть окончательно закоснѣть въ невѣжествѣ. Любого здороваго глухого или слѣпо-глухого ребенка возможно воспитать. Но сдѣлать это могутъ родители или воспитатели, спеціально приставленные, — не школа. Я знаю, что противъ этой мысли сильно возстанутъ поборники учебныхъ заведеній для глухихъ. Конечно, для дѣтей, которыхъ берется воспитывать государство, такое заведеніе — единственно возможное. Но очевидно, что глухого ребенка нужно учить именно тому, чему нормальный ребенокъ научается до школьнаго возраста. Когда миссъ Солливанъ, выйдя съ Еленой на птичій дворъ, брала въ руки только что вылупившагося цыпленка и бесѣдовала съ нею о немъ, она давала ей воспитаніе, невозможное въ четырехъ стѣнахъ, притомъ возможное только съ однимъ ребенкомъ, не съ классомъ [10]

Искушенію обсуждать весь вопросъ о воспитаніи глухихъ и слѣпо-глухихъ исключительно съ точки зрѣнія Елены Келлеръ опасно уступать. Спрашивается, не возбудилъ ли успѣхъ миссъ Солливанъ съ нею слишкомъ высокія надежды въ воспитателяхъ другихъ дѣтей, и мнѣ лично извѣстны случаи, гдѣ слѣпо-глухихъ дѣтей родные и преподаватели толкаютъ и тащатъ черезъ силу, и пишутъ про нихъ блестящіе «доклады», — увы! далеко не соотвѣтствующіе истинѣ: такъ и читается между строкъ, какъ несчастныхъ дѣтей гоняютъ, чтобы добиться отъ нихъ хоть части того, что̀ о нихъ разсказываютъ...

Хорошій «субъектъ» дался миссъ Солливанъ, съ ея умомъ, преданностью и готовностью безстрашно производить надъ нимъ опыты. Метода ея такъ хороша, что даже если бы успѣхъ получился не такой блестящій, всякій долженъ былъ бы признать основательность ея выводовъ. Наконецъ, она многимъ была обязана обстановкѣ: окружающая богатая природа была первою школой, въ которой неразлучныя воспитательница и воспитанница вмѣстѣ учились, вмѣстѣ играли, воспитывая себя и другъ друга.



[6] Елена долго не могла примѣниться къ иносказательному способу выраженія, а понимала все въ буквальномъ смыслѣ, такъ что въ разговорѣ съ нею надо было съ большой осторожностью выбирать слова. Кто-то сказалъ ей, что венгерцы родятся музыкантами. Неужели они поютъ, какъ только родятся?, — удивилась она. Тотъ же собесѣдникъ еще разсказалъ ей, что нѣкоторые ученики, которыхъ онъ зналъ въ Буда-Пештѣ, удерживали въ головѣ до ста мелодій и даже больше. Она засмѣялась: Я думаю, въ головѣ у нихъ большой шумъ.

[7] Фамилія президента произносится: Розевельтъ, а не Рузевельтъ, какъ обыкновенно называютъ его въ нашей печати.

[8] То же самое замѣчается при изученіи новаго языка, особенно при чтеніи. Тутъ драгоцѣннымъ правиломъ является слѣдующее: не слишкомъ останавливаться на не вполнѣ понятныхъ словахъ и избѣгать кабалы словаря, а разсчитывать главнымъ образомъ именно на «сочетаніе понятій и повтореніе», и до послѣдней возможности отгадывать смыслъ. Словарь — послѣдняя инстанція.

[9] Эрнестъ Ренанъ, въ своихъ «Воспоминаніяхъ дѣтства и отрочества», съ восторгомъ и благодарностью вспоминаетъ о профессорѣ словесности, который, если оставался недоволенъ слогомъ ученическихъ сочиненій (exercices de style), никогда не поправлялъ именно слога, а говорилъ: «Вы еще недостаточно владѣете своимъ предметомъ — изучите его получше!» Юный Ренанъ слѣдовалъ совѣту, — и слогъ самъ собой исправлялся, лился ясно, свободно, изящно. Это же самое имѣлъ въ виду Буало̀, когда писалъ въ своей дидактической поэмѣ, Art Poétique: «Ce qui se conçoit clairtement s'énonce aisémen» («То что̀ ясно понято, излагается свободно, съ легкостью».)

[10] Едва ли миссъ Солливанъ согласилась бы съ этимъ. Она, вѣроятно, сказала бы, что, если школы не годятся при существующихъ условіяхъ, то условія эти надо измѣнить и примѣнить къ требованіямъ задачи. И это не такъ ужъ трудно: что же невозможнаго въ томъ, чтобы такія школы устраивать за̀ городомъ, въ сельской обстановкѣ? Что же касается того, будто по этой методѣ возможно учить только по одному ребенку, то это не совсѣмъ вѣрно. Большіе классы, конечно, немыслимы, но съ маленькими группами можно справиться. И, во всякомъ случаѣ, учительскій персоналъ въ такой школѣ долженъ быть гораздо многочисленнѣе, нежели въ обыкновенной.